Летом первого года работы президент нью-йоркского магазина оплатил мне двухнедельную поездку в Нью-Йорк со всеми расходами, чтобы я увидел, как работает универмаг на Пятой авеню. Восторгу моему не было предела. Наконец-то я побываю в самом роскошном городе мира! Поездку запланировали на первые недели августа. Я не спал ночами, и мое воображение рисовало картины фантастического города. Настал день отъезда. Стояло жаркое воскресенье. Я должен был ехать на поезде «Мерчантс Лимитед», отходившем в семнадцать часов со станции Бостонс-Бэк-Бэй. Стоит ли говорить, что уже в семь утра я собрался и оделся, готовый к путешествию в неизвестность! Мать чуть не запретила мне ехать, ведь, по ее мнению, Нью-Йорк был самой безбожной в мире дырой и там жили одни иностранцы. Но потом отец напомнил, что ее брат, вполне респектабельный человек, живет в Нью-Йорке, а мне как раз предстояло остановиться у него. Мой дядя мистер Харрингтон возглавлял крупную рекламную фирму, и компанию мне должны были составить кузены. А моя тетя была маминой подругой детства. На этом все успокоились и решили, что в городе небоскребов мне все же ничего не грозит. Отец повез нас и мой единственный чемодан на вокзал. Мы ехали из пляжного домика, а в воскресенье дорога с пляжа была так забита машинами, что двигатель то и дело закипал. Нам приходилось останавливаться и ждать, пока он охладится, и я думал, с ума сойду от страха опоздать на поезд. Но, к счастью, у папы была привычка всегда приезжать на час раньше.

Когда я сел на поезд, ни мама, ни папа не проронили ни слезинки. Я же так волновался перед первым долгим путешествием на поезде, что почти ничего не помню. Помню лишь, что пытался казаться очень искушенным. Я сел на свое место и тут же стал есть приготовленные мамой бутерброды, а потом достал журнал Women’s Wear Daily, решив, что так буду выглядеть настоящим профессионалом, — ведь именно на этом поезде в город ездили все байеры.

Поезд ехал долго, несколько часов, а я так нервничал, что раз десять сходил в туалет. Когда мы наконец прибыли на Центральный вокзал, я уже совсем не боялся. Я чувствовал себя очень важной персоной! Дядя с тетей не пришли меня встречать: они до понедельника отдыхали в летнем домике. Универмаг оплатил мне одну ночь проживания в отеле Fourteen на Восточной шестидесятой улице. Такси проносилось мимо высоток на Мэдисон-авеню, и улицы казались пустынными. Я раньше никогда не жил в отеле, был очень впечатлен и не сомневался, что этот отель — шикарный, так как мебель в нем выглядела французской.

Первым местом, где мне очень хотелось побывать в Нью-Йорке, был отель Waldorf Astoria. Хелен Хейс в своей радиопередаче вечно рассказывала о том, как она входит в Waldorf или выходит из него в своем шикарном вечернем платье. Кое-как разобрав чемодан, я вышел из отеля в десять вечера и своим самым утонченным высоким голосом велел таксисту отвезти меня в Waldorf на Парк-авеню. Когда мы приехали, я не хотел выходить, так как решил, что таксист привез меня не туда. Здание, у которого мы остановились, напоминало уродливый офис страховой компании. Я не мог поверить, что это тот самый великолепный Waldorf, из дверей которого выходили кинозвезды! Я вошел, и в лобби меня ждало второе разочарование: я не увидел здесь ни капли старинного шика. Огромный зал был каким-то облезлым, обставленным в вульгарном стиле 1930-х. Все мои мечты разбились. Здесь не было великолепных хрустальных люстр, а те немногие люди, что проходили мимо, ничуть не напоминали Хелен Хейс. Мое сердце было разбито, и я пошел пешком обратно в свой отель с французской мебелью. Я брел по Пятой авеню, и яркие огни и стильно оформленные витрины внушили мне надежду, что не все еще потеряно. Нью-Йорк снова взбудоражил меня. Я проходил мимо Saks, Bonwit Teller, Bergdorf’s и других магазинов, и во всех витринах юбки были выше пола на двадцать сантиметров. Это был тот самый нью лук, о котором в Бостоне все читали, но никто не осмеливался такое носить. Проходя мимо универмага Bergdorf’s, я вспомнил, как одна дама из Нью-Йорка, жившая в Бостоне, рассказывала про невообразимо роскошных женщин, которые выходили из этого супермаркета, разодетые в пух и прах. Платья в витринах были совсем не похожи на то, что носили в Бостоне, — никаких пастельных оттенков. Летние платья были черными, коричневыми и других темных цветов. Я понял, что попал в то место, где одеваются стильные люди.

Вернувшись в отель, я заметил, что на первом этаже того же здания находится ночной клуб Copacabana. Я заглянул туда, но метрдотель в смокинге заморозил меня взглядом. В лобби отеля я купил открытку с изображением скандально известного ночного клуба. Ее я и отправил в Бостон, сообщив родителям, что прибыл в целости и сохранности. Позднее мне рассказывали, что мама чуть не упала в обморок, получив открытку с почти голыми танцовщицами, дефилирующими по сцене клуба, — решила, что ее милого сыночка развратили в первый же вечер в большом городе. Родители подумали, что в дирекции Bonwit Teller сидят какие-то темные личности, раз они устроили меня ночевать в отеле, где творятся такие непристойности. А на самом деле отель был очень респектабельный и к тому же находился всего в трех кварталах от универмага.

Наутро я пришел в Bonwit Teller за несколько часов до открытия. Президент сети универмагов мистер Рудольф принял меня в своем кабинете, походившем на картинку из голливудского фильма. Меня представили всем байерам, и я с удовольствием приступил к двухнедельной программе обучения. Мне показали и объяснили всю подноготную работы универмага. Все были очень добры ко мне, и многие, с кем я познакомился тогда, до сих пор остаются моими друзьями. К удивлению своему, я обнаружил, что ньюйоркцы ничем не отличаются от бостонцев, и я ни разу не увидел ни одного «подозрительного иностранца», которых так опасалась моя мать. Я заметил лишь одно различие: люди в Нью-Йорке модно одевались. Поездка прошла чудесно. Каждая минута моего пребывания в этом городе была связана с модой. Байер костюмов впервые отвел меня на Седьмую авеню, в шоурум Давидова, где шили костюмы, пользовавшиеся огромной популярностью в Бостоне, — с тонкими лацканами, из мягчайшего твида. Мистер Давидов и его брат оказались добродушными и абсолютно нормальными людьми, ни капли не похожими на напыщенных дизайнеров из голливудских фильмов. Шоурум у них была очень скромная, модели ничуть не напоминали экзотических роковых красоток с киноэкрана (я черпал из кино все свои познания о том, как должен выглядеть мир гламура, и это не подготовило меня к реальности).

Универмаг Bonwit Teller в Нью-Йорке оказался двенадцатиэтажной громадиной, начисто лишенной камерного очарования своего бостонского филиала. В здании шел ремонт, и большинство торговых этажей (всего их насчитывалось девять) пока еще были оформлены в старомодном стиле 1930-х годов. Хотя интерьеры первого этажа и шестого, где находился магазин вечерних платьев, чем-то напоминали обстановку бостонского универмага, там не было той дружелюбной атмосферы. Больше всего мне нравился отдел пошива шляп на заказ и частный салон Chez Ninon. Владелицы Chez Ninon миссис Парк и миссис Шоннард были близкими подругами Ховингов, которым тогда принадлежала сеть Bonwit Teller. Мистер Ховинг хотел, чтобы в его универмаге располагался престижный бутик, и сдал девятый этаж эксклюзивному Chez Ninon. Я сразу же безумно влюбился в этот салон, ведь там придумывали и шили самую потрясающую одежду, которую я только видел в жизни. Меня посадили в отдельную комнату, выдали мне огромную стопку белой бумаги и несколько карандашей и дали шанс показать, на что я способен: я должен был придумать свой дизайн. Дверь закрыли, и я остался наедине со своим большим шансом. Я чуть не умер от страха, в голову ничего не шло, поэтому я сделал несколько ужасно смешных набросков всех платьев, которые помнил по кладовым в Бостоне. После дня, посвященного рисованию, меня отвели в святилище верховных жриц — кабинет миссис Парк и миссис Шоннард с плюшевыми диванами. Там они восседали как дрезденские герцогини. Белоснежные волосы миссис Парк были выкрашены в голубой и кучерявились вокруг головы пушистым нимбом. На ней было простое черное платье, а шею и запястье опоясывали жемчужные нити, которые она то снимала, то надевала; образ дополняли броши и кольца с сияющими голубыми сапфирами под цвет ее прозрачно-голубых глаз. Она сидела на краешке низкого дивана, обитого бежевым атласом с узором «дамаск», на ногах были очень удобные туфли, что-то вроде домашних мюлей. Миссис Шоннард сидела за столом. Она дружелюбно улыбалась, в то время как миссис Парк держалась бодро и очень деловито. Миссис Парк происходила из семьи филадельфийских аристократов: ее отец, Уильям Гиббс Макаду, служил министром финансов при президенте Уилсоне. Рядом с миссис Шоннард, настоящей красавицей с вкрадчивым голосом, полным южного гостеприимства, я чувствовал себя более раскованно. Ее золотистые волосы мягко обрамляли лицо, на плечи она накинула большую шаль из белого органди, застегнув ее спереди брошью в виде золотой ракушки. Две дамы, у которых, по мнению многих, был лучший вкус в Нью-Йорке, просмотрели мои наброски. Из всей кучи они выбрали одно платье — единственное, которое я придумал сам. Восхищению моему не было предела: они сумели разглядеть творческую мысль. Хотя миссис Парк постановила, что я безнадежен и дизайнера одежды из меня не выйдет, миссис Шоннард решила дать мне шанс.