– Этого я знать не могу, – старый камердинер неопределенно повел плечами. – Кирилл Александрович не славился многословием. Все держал при себе…

– А ваши личные предположения?

Ответа не последовало. Орлов ждал несколько секунд, но так и не дождался.

– Вы оставили генерала здесь одного?

– Точно так.

– Он никого не ждал?

– Как будто бы никого.

Тимофей вернулся к ковру и снова опустился на колени. В руках у него появилась лупа, при помощи которой он несколько секунд сосредоточенно исследовал ворсистое покрытие. Блокнотик он положил на пол по правую руку от себя.

– Мне не показалось, – задумчиво произнес он спустя некоторое время, но стоящий на пороге камердинер покойного генерала вряд ли мог слышать тихое бормотание Тимофея. – Это странно, но так оно и есть. Скажите, – Орлов встал, стряхнул с брюк невидимые пылинки и уже значительно громче обратился к старику: – Генерал Корниевич ведь не страдал хромотой, верно?

Камердинер помедлил с ответом.

– Не страдал.

– А как насчет капитана Симакова?

– Что именно?

– Он не прихрамывал?

В маленьких подслеповатых глазах камердинера мелькнуло нечто, похожее на удивление. Он облизал губы и по возможности незаметно для Орлова перенес вес тела с одной ноги на другую.

– Признаться, я… Я никогда не обращал внимания. Мы с капитаном Симаковым сталкивались нечасто. Но…

– Что «но»? – Орлов подобрал с пола блокнот и убрал лупу.

– Насколько мне известно, капитан имел застарелое ранение. В левое бедро. Но я никогда не замечал, чтобы он хромал…

– Левое бедро, говорите?

Орлов собирался задать очередной вопрос, но не успел. В коридоре послышались быстрые приближающиеся шаги, дверь в кабинет покойного генерала Корниевича распахнулась, на пороге появились двое мужчин. Одним из них был Михайлов. Под мышкой у Егора покоилась тоненькая папочка, перетянутая серебряной тесемкой. Встретившись взглядами с Орловым, Михайлов выразительно постучал по краешку папки указательным пальцем. Это значило, что при нем уже были снимки, необходимые Головацкому, которые Егор забрал в департаменте полиции.

Орлов с интересом взглянул на спутника Егора. Рядом с Михайловым стоял невысокий смуглый мужчина с холодным колючим взглядом бесцветных глаз. Правую щеку мужчины пересекал по диагонали глубокий застарелый шрам, отчего весь его облик производил весьма устрашающее впечатление. Как и Вилинберг, этот господин был облачен в мундир и в черные хромовые сапоги.

– Мне передали, что у вас есть ко мне какие-то вопросы, господа.

Мужчина обращался одновременно и к Орлову, и к стоящему слева от него Михайлову. Холодный колючий взгляд ни в коей мере не сочетался с мягким и одновременно дружелюбным голосом вошедшего. Орлов подозрительно прищурился.

– Я прошу прощения, а вы кто?

– Штабс-ротмистр гвардии полка Даниил Лагутин, – с достоинством представился мужчина со шрамом.

Орлов улыбнулся и кивнул в знак приветствия.

– Вам уже, наверное, сказали, господин штабс-ротмистр, в силу каких обстоятельств мы здесь находимся?

– Да. Только я не совсем понимаю…

Орлов приблизился вплотную к Лагутину и заглянул в бесцветные глаза адъютанта. Михайлов тем временем уже сместился в глубь кабинета, мазнул взглядом по старику-камердинеру и с откровенным интересом уставился на портрет императора, висевший на стене позади рабочего стола покойного генерала Корниевича.

– Вы были с генералом в тот вечер?.. Накануне его гибели?

– Был, – не стал отрицать Лагутин.

Орлов заметил, что штабс-ротмистр намеренно избегает смотреть на злополучный ковер с высоким ворсом. Взгляд адъютанта касался всего чего угодно, но только не этого ковра.

– Говорят, в этот вечер генерал заметно нервничал.

– В последнее время он всегда нервничал. Находился буквально на взводе. Отсюда и…

– А чем это было вызвано? – мягко поинтересовался Орлов.

Он опасался, что реакция Лагутина будет точно такой же, как у Вилинберга, но ничего подобного не произошло. Штабс-ротмистр в очередной раз опустил глаза на носки своих сапог.

– Я не знаю.

«Врет», – пронеслось в сознании Орлова.

Не нужно было обладать никакими навыками сыскного дела, дабы определить на глаз неискренность адъютанта. Точно такую же неискренность выказывал и Вилинберг, только тот прятал ее за внешней агрессией, а Лагутин избрал совсем иную тактику. Однако и в том, и в другом случае Тимофей натыкался на неприступную крепость. Настаивать было бессмысленно.

– Чем занимался Кирилл Александрович в пятницу вечером? – Орлов решил зайти с другой стороны, но и тут его ждало полное разочарование.

– Обычными делами. Нанес пару визитов, заехал в ресторацию, отужинал, немного выпил…

– Он не ждал гостей?

– Мне об этом ничего не известно, – на этот раз взгляд Лагутина был честным и открытым.

Орлов предпочел промолчать о результатах своих исследований коврового покрытия. Пусть с этим вопросом разбирается Матвей Евграфович. Его, Тимофея, дело собирать улики и информацию. Тем более что все адъютанты генерала по-прежнему придерживались версии с сердечным приступом. Не хотели выносить сор из избы или тут крылось нечто большее? Многое, без сомнения, мог бы прояснить Симаков, но этого человека уже нет в живых.

– А что вы можете сказать по поводу дуэли капитана Симакова с поручиком Рытвиненко, господин штабс-ротмистр?

– Все было по правилам, – вскинулся Лагутин. – Я лично присутствовал при дуэли. Я был секундантом Василия. Смерть Кирилла Александровича и смерть Симакова – не более чем совпадение. Трагическое стечение обстоятельств.

– А что послужило причиной дуэли?

– Это сугубо личное дело, – штабс-ротмистр не проявил агрессии, но при этом насупился. – Я не имею права распространяться на столь щепетильные темы. Хотя бы в память о покойном Василии. И повторяю вам, эти две смерти никак не связаны друг с другом.

Орлов тяжело вздохнул.

– Как знать, – пробормотал он, а затем, обернувшись к Михайлову, добавил: – Мы можем ехать, Егор.

Камердинер проводил молодых людей до выхода из генеральского дома. Пролетка, на которой приехал Михайлов, ждала их напротив крыльца. Орлов первым запрыгнул в коляску. Напарник расположился рядом.

– Ты обратил внимание на императорский портрет? – спросил Егор, когда возница тронул лошадь с места, и та с громким недовольным фырканьем затрусила по булыжной мостовой.

– А что с ним не так?

– Не самый удачный портрет, – туманно протянул Михайлов, быстрым и привычным для него движением взъерошив свою соломенную шевелюру. – Мне почему-то подумалось, что у такого человека, каким был Корниевич, мог бы висеть в кабинете портрет и получше.