он разжалобить так феакийцев; народ они торговый, привыкли сами получать от других прибыль и не особенно щедры к праздным скитальцам».

Так говорил глашатай, осторожно ведя старика с китарой к царскому дворцу. Вот они уж прошли по боковым покоям и вступили в роскошную приемную залу. Богато жили феакийцы с тех пор, как ушли они с своей родины: вытеснили их из родной земли грубые скотоводы, неучтивое дикое племя. Зато и нажились они, по милости морского бога Посейдона: бодро плавая на своих корабликах по морю, не боялись они изменчивого, капризного морского старика Протея и нажили бойкой торговлей большие богатства. Богаче всех жил сам царь Алкиной. Дом его блистал пышной отделкой. Стены приемного зала были выложены медью, двери – из чистого золота, притолоки – из серебра; как жар горел медный порог. Но всего более поражали вошедшего искусно сделанные из золота две собаки: они стояли направо и налево от входа, словно сторожа. Но всего этого не мог видеть вошедший старик: он был слеп от рождения.

Большие лавки, тянувшиеся вдоль украшенных замысловатыми рисунками стен, были убраны прекрасной узорчатой тканью домашней работы; много этих тканей выделывали рабыни в женских покоях под надзором царицы Ареты. На скамьях уж давно сидели гости царя, все вожди, главы знатных феакийских родов. Ближе всех к Алкиною сидел престарелый вождь Эхиней; старше всех был он, много знал и видел за свою долгую жизнь, и за то особенно чтили и уважали его и царь, и феакийцы. Проворные слуги давно уже чисто-начисто вытерли широкие столы, поставили на них корзины с жареным мясом и с хлебом, налили вина в кубки. Глашатай как раз в это время ввел Демодока, бережно усадил его за стол на среброкованый стул, догадливо приставил стул к высокой колонне, чтобы старик мог к ней прислониться, когда устанет. Над головой старика повесил он китару, чтобы не пришлось далеко ее искать. Не забыл глашатай и об еде: поставил корзину с хлебом и мясом и налил вина в двудонный кубок.

Ни один пир не обходился без Демодока. Был он знаменитым аэдом – сказителем былин о славных богатырях и о жизни олимпийских богов. Любили знатные феакийцы услаждать себя песнями о минувших подвигах славных богатырей, и давно уже жил Демодок в покоях тароватого царя Алкиноя. Хотел ли он или нет, но должен был всегда идти на зов царя: во всякое время был он обязан петь перед знатными людьми – то было его ремеслом, недаром и звали его еще «мирским работником» – демиургом. Да ничем иным и не мог бы слепой старик заработать себе пропитание. Не было у него ни роду ни племени. Говорили, что жил он когда-то на Хиосе, случайно попал на остров Схерию, да тут и остался: пришлось жить тем, чем наделила его богиня Муза – сладкогласным пением под звуки китары.

Но вот насытились гости. Тонким слухом уловил Демодок удобный момент – и, подчиняясь живому своему вдохновению, – феакийцы верили, что Муза внушает певцу его песни, – начал он нараспев, под звуки лиры, сказывать о том, как поссорились однажды на пиру храбрый царь Ахилл и мудрый царь Одиссей.

Начал певец с обращения к Музе, прося ее помочь ему воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына. Нетрудно было ему сложить былину о споре двух славных витязей: много в памяти у него хранилось привычных оборотов и готовых описаний. Пел ли он о восходе зари – знали уж слушатели, что он скажет: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос». Упоминал ли он имя бога, богини или богатыря, непременно подбирал к нему старое прозванье. Посейдона называл «землепотрясателем», Зевса – «тучегонителем; когда он помовает главой, трясется весь Олимп многохолмный», Афину называл «светлоокой», царя Одиссея – «хитроумным», Ахилла – «быстроногим»…

Аполлон, играющий на китаре.

Роспись вазы. Около 510 г. до н.э.

…Злыми бранными словами осыпали друг друга цари-витязи, руки их судорожно хватались за богато украшенные рукоятки мечей, очи сверкали из-под мрачно насупленных бровей; другие цари, встревоженные ссорой храбрейших врагов Трои, пытались тщетно вступиться; лишь у одного Агамемнона, верховного вождя всего войска, радовалось «в груди милое сердце». Он был доволен тем, что поссорились самые могучие витязи, его союзники – теперь уж, конечно, не будут они заодно перечить его приказаниям: правду ему сказали, вспоминал он, жрецы Дельфийского бога, когда предсказали, что вражда двух царей будет добрым для него знамением…

Пел Демодок, и все молча слушали искусного певца. Никто не смел прервать его, так его чтили – недаром и звали Демодоком, т.е. Народомыслом. Да и как прервать того, кто находится под могучим покровом муз, или даже самого Аполлона, далеко мечущего стрелы в непокорных ему людей? Слишком хорошо помнили слушатели, как наказал ходивших под Трою ахеян мстительный бог, когда оскорбил властный царь Агамемнон жреца Аполлонова Хриза, уведя в плен его молодую дочь, красавицу Хризеиду.

Все слушали со вниманьем; лишь одному незнакомцу стало не по себе: хитрый рассказ он придумал для феакийцев, чтобы скрыть свое настоящее имя, но теперь он не мог овладеть собою. Нахлынули толпою воспоминания: вспомнился сын, которого он оставил младенцем двадцать лет назад, отправляясь против своей воли в поход на чуждую ему Трою, вспомнилась кроткая жена, вспомнился престарелый отец, покинутые на дорогой лесистой родине, вспомнились старые товарищи, которых давно уж не было на свете, грозные соратники, с которыми десять лет делил он радость и горе, сражался бок о бок или жестоко ссорился, вспомнился ему давно покинутый дом, «и дым которого казался несказанно приятен»… И не выдержал гость – градом хлынули слезы, и быстро накинул он плащ свой на голову, чтобы не показать феакийцам слез сильного мужа.

Никто почти не заметил слез незнакомца, так были все увлечены пением Демодока. Лишь царь Алкиной видел, что с гостем случилось что-то неладное; чутким сердцем догадался он об истинной причине грусти чужеземца – благо сидел он рядом с гостем и ясно слышал его скорбные вздохи… Услышало горе скитальца и чуткое ухо певца: и он, безродный, сердцем понял грусть чужеземца и умолк, словно уставши, но твердо решил в глубине души успокоить неизвестного скитальца окончанием песни. И вот немного спустя снова запел он… Ссорятся боги на холмистом Олимпе. Горячая богиня Гера, свирепо ненавидящая троянцев, жаждет их гибели. Она резко упрекает Зевса, своего супруга, что он мирволит троянцам: давно уж пора пасть Трое от руки ахейских героев. Зевс нарочно задерживает