– …зачатые светом и тьмой… явиться из чрева божественной рыбы… обрел начало от гнева его, от соленого сердца…

Ряса была грязной и рваной. На рукавах блестели округлые пластинки – чешуя? Старик – у Нэя язык не поворачивался назвать его священником – коснулся рукой воды, начертал над ней знак, похожий на плавник, и побрызгал на младенца. Младенец висел головой вниз и не шевелился. Старик дотянулся до свечи, горевшей на широком краю купели, и опрокинул ее в воду. Следом бросил младенца.

Лита сильно сжала локоть Нэя. Монах нашел нужный ключ, и они покинули баптистерий.

«Ни одно живое существо, – утверждали манускрипты, – не может переступить границу, не прервав своего существования».

Да, он слышал о магии Воскрешения. Вот только верил ли в нее?

– Дело не в магии, – сказал монах. Нэй впился взглядом в капюшон: монах прочитал его мысли? – Да, кое-кто из нас владеет ею, как владеешь ты. Но путь в Чрево – это не магия, а Преображение. Воля Творца. Творец желает каждому нового рождения. Его спасательный призыв звучит постоянно, но слышишь его не сразу. Для жизни нужно время – и для смерти тоже.

– Ты про искупление?

– Я про забвение. Чтобы всплыть, надо погрузиться. Но этого мало. Без Чрева душа возродится пустой.

– Чрева Кита, полагаю?

– Чрева того, кто знает Реку. Кто был внизу и вверху.

Нэй остановился.

– Кто ты?

– Ты знаешь.

Монах тоже остановился, повернулся и скинул капюшон.

На долю секунду Нэй увидел сразу две картинки, связанные с реальностью лишь этим капюшоном.

Увидел лицо своего учителя – Уильяма Близнеца.

Увидел черную пустоту.

Капюшон опал на плечи монаха.

Круглое отечное лицо. Приплюснутый нос. Мясистые губы. Нэй не знал этого человека. Или… Что-то знакомое мелькнуло в маленьких крабьих глазках – старое, алчное, уставшее – в придонной глубине.

– Кто ты? – повторил Нэй, положив руку на эфес шпаги.

Монах улыбнулся.

Мантия на его животе оттопырилась. Будто из кишок служителя выбралась крошечная беспалая рука. Дернулась в одну сторону, в другую – махала Нэю. Рванула вверх. Лита взвизгнула.

Из-за ворота выглянула заостренная мордочка. Крыса шевельнула усами.

– Наст? – выдохнул Нэй. – Элфи Наст?

Элфи Наст, четырнадцатый колдун Полиса. Сожженный за измену предатель.

Монах погладил крысу по голове.

– Не скрою, немного обидно быть узнанным таким образом, но при сложившихся обстоятельствах…

Он развернулся и засеменил короткими ножками. Нэй и Лита пошли следом. Поднялись по винтовой лестнице. Монах отпер дверь.

Маленькие окошки в широких стенах. Глухие арки. Свод в виде плавника. Тонкое кружево декора. Двойной ряд колонн делил помещение на три части.

– Здесь очень красиво, – сказал монах. – Если бы вы видели…

– Что, по-твоему, мы делаем?

– Стоите на крыльце, снаружи. Всякий, не способный понять замысел Творца, не допускается внутрь. Не может переступить границу.

Нэй промолчал. Они миновали треугольный алтарь, на котором лежали два трупа. Мертвые лучники.

– Отречение от тела есть отречение от смерти. Только так можно проникнуть в Чрево, захлебнуться временем. Только так можно вернуться.

Нэй усмехнулся.

– Что для этого надо сделать? Убить себя?

– За гранью много ответов, – уклончиво сказал монах.

– Тогда ты знаешь, зачем я здесь?

Монах кивнул.

– Я говорил с Уильямом. Он хочет вернуться.

– Ты нашел его тело?

– Увы. Его съели рыбы.

– Тогда как?

– Есть другой способ. В одной из книг, что мы нашли…

– Скопировали, – поправил Нэй.

– Скопировали, – согласился монах. – Идем. Я покажу.

Последняя дверь вела на улицу.

Нэй задохнулся от смрада. В канале, перекрытом плотинами и осушенном, гнили рыбьи внутренности… тысячи фунтов рыбьих… нет, не…

Нэй не сильно лукавил, когда говорил, что кракену будет тесновато на затопленных улочках Мокрого мира. Мертвый моллюск, на которого он смотрел, с трудом помещался в широком желобе, черном от тины и дерьма.

– Это купель, – сказал монах, словно его кто-то спрашивал. Словно это могло быть чем-то еще, кроме зловонной выгребной ямы. – В ней можно примерить новое тело.

Монах похлопал себя по сальным бокам.

Нэй смотрел на кракена. Серые щупальца вытянулись вдоль канала, переплелись; повсюду виднелись крючки и присоски с хитиновыми кольцами. Выкаченные глаза размером с колесо водяной мельницы были подернуты белой пленкой. Бесформенное желеобразное туловище светилось отравленным светом, и где-то под этой массой скрывался острый птичий клюв.

– Новое тело… – сказал Нэй. – Как сделал ты?

Значило ли это, что он поверил, будто перед ним Элфи Наст?

– Да, – ответил монах. – Но мой путь был более трудным. Я родился в кракене. Там было много тел. Люди с большого парохода… из далекого мира. Это я привел сюда кракена, я съел его сердца, я возродил церковь.

Вонь была столь ужасной, что Нэй закупорил ноздри третьим заклинанием. Бегло обернулся: Лита прятала нос в ладони, стоя на краю террасы.

– Уильям…

– Он готов, – сказал монах. – Он ждет.

– Но для этого нужен чей-то труп.

Монах развел короткими ручками.

– Свободных тел нет. Братья не покидают Чрево.

– Тогда… – Нэй запнулся.

Монах смотрел на него и улыбался уголками рта. Показалось или глаза монаха на секунду скользнули вправо, за спину Нэя?

По хребту колдуна ползла огромная ледяная капля.

Верил он или нет, самое время было проверить.

Нэй стоял неподвижно, смотрел сквозь монаха.

«Кумир мальчишек, – подумал он. – Защитник Полиса».

Чувствовал, как дрожит Вийон.

«Прости, учитель. Другого тела нет. На безрыбье…»

Нэй развернулся и выстрелил в Литу.

* * *

Казалось, туман все еще облекал в зримую форму место, где секунду назад стояла Лита, ластился невесомыми жгутиками к пустоте, образованной выстрелом. Свинец выбил девушку за край платформы. Так праздные повесы Полиса сбивали шаром деревянных рыб, играя в биллбол.

Монах одарил Нэя аплодисментами. Его пухлые ладони, соприкасаясь, давили мух. Насекомые вылезали из рукавов сутаны, роились у хищного лица.