— Понимаешь, отвечай, или нет?

И тут вмешался Мамохин. Не я — с языком, будто прилипшим к небу. Мамохин.

— Больной он, товарищ командир батальона. В падучке вчера валялся…

Батальонный, казалось, только этого и ждал.

— Ну вот что. В последний раз тебя прощаю, понял, гад? Нам отступать некуда, за нами Москва. Ты это учти. Сознаешь?

И тут я вспомнил: "Трус он". Как я раньше не подумал?

…И чтобы уже не возвращаться к нему. Каждое утро, подернутое туманом, или если ему это предсказывали, с вечера, а то и ночью он вызывал меня к телефону, находившемуся в штабе пехотной роты, и надрывался от крика: "Ты о возможной завтрашней атаке подумал? Не вздумай проспать. Пойдешь под расстрел!"

— Плюнь, — сказал мне однажды мой пехотный коллега. — Пустой человек. Днем спит, ночью баламутит. Особенно под мухой когда… Я от него спасаюсь во взводах.

Тогда и я порешил: ночью — по пулеметным точкам. Днем-то ходить нельзя. Приняв под влиянием раздражения такое решение, я и не сознавал, каким правильным оно было, как много содействовало и сплочению и боеспособности вновь сформированной роты.

Когда в конце декабря мы предприняли штурм противоположного берега, батальон, не достигнув цели, потерял едва ли не четвертую часть своего состава.

Удрученный потерей девяти человек, явился я к вечеру в хату, служившую чем-то вроде временного штаба, батальонного, полкового. Смещенный и опозоренный Г-н, мой недавний начальник, нашел себе место на печке. Увидев меня, он приподнялся, свесил ноги и закричал:

— Твои пулеметы подвели. Тебя расстрелять надо!

И осекся, наткнувшись на взгляд командира полка.

Но об этом в своем месте.

11

Все следующие дни ушли на переориентацию обороны. В каждом доме был свой подвал или курятник. А это как раз то, что требовалось. Оборудовать амбразуру, защищенную от пуль противника — насколько это вообще возможно, не составило труда. Да и солдаты трудились на славу, обретая и, как теперь говорят, "обстраиваясь" на продуманной и согласованной с ними оборонительной линии, защищенной десятью станковыми пулеметами системы "максим" и двумя скорострельными.

Дежурство, невозможное в прежних условиях, сделалось постоянным. Дежурили по два, лежа на меху или одеялах, поневоле экспроприированных из опустевшего Китеж-града.

Два пулемета, так называемые "кинжальные" или, если хотите, "косоприцельные", мы, после тщательного ночного осмотра наиболее уязвимой части нашего берега, установили в землянках, которые рыли всей ротой в глухие ночи и по возможности безо всякого шума. Входы и выходы из землянок были замаскированы. Ни днем, ни ночью стрелять из этих самодельных дотов категорически запрещалось. Командир одного из них — кавалер ордена Красного Знамени (что по тому времени было крайней редкостью), прошел путь от Днепра — знаменитой Соловьевой переправы до Наро-Фоминска.

— Можете на меня положиться, товарищ старший лейтенант. Мой пулемет фрицев не пропустит.

Вторым пулеметом я назначил командовать человека из своей бригады, заведующего школой, учителя математики. Я предложил ему взвод, он предпочел отделение.

— Что ж вы? Я-то взял роту по вашему совету, Петр Николаевич. У вас уже и практика и теория.

— Из всей теории, которые вы нам преподали, — сказал он мне, улыбаясь, — самое стоящее два-три, три-пять…

— Это чтобы ствол не раскалился, голова, — заметил я ему, — запасных на пулемет всего один. А менять приходится уже на четвертой тысяче. Но ведь это для рутинной стрельбы. А если он попрет через реку?

— Зиновий Михайлович, я не пскопской. Вологодский. Слушаюсь, товарищ командир роты!

Самое трудное, как оказалось, готовить солдата к бою. В том числе высвобождая его от лихости и безрассудства. Носить каски никто не хотел. "Да что я, трус, что ли?" Переставить уборные: "Хороши для пробежки, даже интересней жить как-то". Потребовалось два трагических случая.

Среди бела дня, при покойной тишине, является ко мне без вызова командир дальнего пулеметного отделения и просит — с ходу — разрешения "следовать в медсанбат".

— Что с вами?

— Прострелили, когда ходил до ветру. Одна дырка тут, другая на спине. Насквозь! Бачите?

И стоит на ногах. Украинец-великан. Косая сажень в плечах. И даже не очень-то встревожен.

— Сам дойду. Не надо мне провожатого. Ну, если с Володькой…

Странно, конечно, но дошел.

— Под конец опираться стал. Все тяжелые, — доложил, возвратясь, провожатый.

Второй случай довершил ученье. Лежал парень у пулемета, постреливал порой, отвалился, чтобы взглянуть на мир, почувствовал резкий толчок в голову, треск металла и, как он мне объяснял, "легкое ошарашенье".

Пуля влетела в амбразуру, ударилась о каску, прошлась между нею и ушанкой, вырвала клок металла и вышла наружу. С тех пор каски надели все.

Да и со мной случалось. Перебежав из окопа в окоп, остановился, обозревая и беседуя с бойцами. Не заметив, что бруствер наполовину развалился. Кто-то грубо потянул меня книзу и указал на две дырки в снегу. Затем их стало четыре. И как раз там, где только что некстати торчала моя голова.

12

Один пулемет мы решили установить позади КП — ротного командного пункта, оборудованного под купе спального вагона, накрытого тройным слоем толстых бревен и обогреваемого печуркой, сложенной самолично Мамохиным. Верхняя полка была моей, на нижней спал комиссар роты, слава богу, ни во что не вмешивавшийся.

Бугор, на котором была оборудована пулеметная точка, позволял обстреливать весь видимый нами противоположный берег и таким образом купировать непредвиденное. Идея принадлежала пехотному командиру, который за то не препятствовал мне взять у него недостающих мне солдат для полной комплектации. Он и не скрывал, что главную свою надежду связывает с пулеметами.

Немцы не могли не видеть того, что мы делали. У них была прекрасная оптика, и следили они за нами непрерывно. Даже и ночью, откликаясь огнем на всякий звук: наступивший на жесть должен был искать укрытия. В некоторых местах между нами и немцами была только узкая, едва заледеневшая речка. И до нас доносилось порой издевательское: "Эй, рус, пароль "Мушка"? И в самом деле: чаще всего штабная фантазия не шла далее "Москва — Мушка", "Мушка Москва".

На второй или третий день нашего строительства, что-нибудь к вечеру, по самому краю противоположного берега Нары, то есть в непосредственной близости от немецких окопов и прочих укреплений, появился и неспешным шагом следовал некий мужчина, одетый в крестьянский длиннополый армяк. На поводу у него шла коза.

Чем-то отвлекшись, я увидел эту сцену последним. Поверить в немецкий маскарад? И я — время уходило — приказал командиру отделения: прицел 4, целик 2 влево, огонь!