— Дым! — воскликнул потрясенный Кольтц.

Подошли Мириота и лесничий Ник Дек, только что вернувшийся с обхода.

— Что это такое? — спросил молодой человек, беря в руку трубу.

— В эту штуку можно далеко видеть.

— Шутите, Фрик?

— Ничуть. Менее часа назад я видел, как вы спускались на дорогу к Версту, вы шли от…

Фрик еще не договорил фразу, как Мириота вспыхнула и опустила глаза. Хотя что тут особенного? Разве запрещено честной девушке выйти навстречу жениху?

Обрученные начали по очереди смотреть в трубу. А тем временем их окружили соседи, человек шесть, и тоже стали смотреть в сторону замка.

— Дым! Дым в замке! — закричал один.

— Может, в башню ударила молния? — предположил другой.

— Разве здесь была гроза? — спросил судья.

— С неделю назад была, — припомнил пастух.

Если б этим славным людям сейчас сказали, что на вершине Ретьезад открылся кратер и началось извержение, они бы удивились гораздо меньше.

Деревушка Верст так мала, что на большинстве карт даже не отмечена, а в административно-хозяйственном отношении она еще менее значима, чем соседняя, получившая название Вулкан и прилепившаяся к отрогам Плезы, на которых обе деревни раскинулись весьма живописно.

С началом разработки угольных шахт стало заметно деловое оживление в находившихся в нескольких милях друг от друга небольших городах Петрошани, Ливадзель и им подобных. Однако ни Вулкан, ни Верст не получили ни малейшей выгоды от близости индустриального центра; какими эти селения были пятьдесят лет назад, такими и останутся еще полстолетия. Элизе Реклю, например, считает, что добрая половина населения Вулкана состоит из «охраняющих неприкосновенность границ таможенников, жандармов, налоговых инспекторов, фельдшеров и санитаров карантинной службы». Исключите жандармов и налоговых инспекторов, замените их на земледельцев и хлебопашцев, и вы получите население Верста — четыре или пять сотен жителей.

Деревня, собственно, состоит из одной широкой улицы, покрытой ямами и ухабами, так что подниматься и спускаться по ней дело нелегкое. Улица эта служит естественной границей между Валахией и Трансильванией. По ней проходят стада коров, овец и свиней, по ней шагают торговцы мясом, свежими фруктами и зерном. Редкие путешественники отваживаются идти пешком по этой дороге, вместо того чтобы добираться поездом из Колошвара через долину Марош.

Почва в долине, окруженной горными хребтами Бихор, Ретьезад и Паринг, славится плодородием, а недра — богатством: здесь и копи, которые дают ежегодно более 20 000 тонн каменной соли Тордьг; и целые предгорья близ Парада, на протяжении семи километров состоящие из поваренной соли; здесь и шахты Торожко, где добывают свинец, свинцовый блеск, ртуть, железо (разработки железных руд начались тут еще в X веке); и шахты Вайда-Хуняд, поставляющие минералы для выплавки высококачественной стали; здесь и угольные разрезы в окрестностях Гатцега, а в Ливадзеле и Петрошани обнаружен настоящий неисчерпаемый клад, залежи угля тут оцениваются в 250 миллионов тонн. И наконец, неподалеку от города и замка Оффенбанья в районе Топанфальва добывают золото. Почти все тамошние жители на домашних мельницах перемывают песок Вереш-Патака (так называемый «Пактол Трансильванский»), ежегодно экспортируя драгоценного металла на два миллиона франков.

Казалось бы, такой благословенный край, такая щедрая природа! А людям не становится жить лучше, и никакой им нет пользы от индустриального прогресса. И если в городах Торожко, Петрошани, Лоньяй появились современные индустриальные предприятия, а в менее крупных городах и селениях возникли веревочные мастерские, налажено производство скобяных изделий, построены склады, магазины и рабочие кварталы с каменными домами, украшенными балконами и верандами, то в деревнях Вулкан и Верст ничего этого нет и в помине.

Около шести десятков разбросанных по обеим сторонам единственной улицы глинобитных домов с подслеповатыми оконцами мансард и фигурными крышами; ветхие, покосившиеся, крытые соломой сараи и хлевы; колодцы, из которых воду достают с помощью журавля и бадьи; два или три пруда с дождевой водой, что струится ручейками по камням — такова деревня Верст, затерявшаяся в горах. Все это убожество скрашивает, однако, буйная зелень и цветы, которые здесь всюду: в палисадниках под окнами, на дверях и на стенах домов, сплошь увитых диким виноградом. В густой траве старинным золотом отливают прошлогодние сухие стебли; высоченные тополя, вязы, буки, ели, клены поднимаются по склонам гор позади домов. А еще выше — горная седловина и высокие вершины, синеющие в тумане, сливающиеся с голубизной небес.

В Версте, как и во всей Трансильвании, не в ходу ни немецкий, ни венгерский — все, включая цыган, живущих в большинстве деревень комитата, говорят только по-румынски. Цыгане обычно перенимают язык и религию той страны, где живут. Вот и в Версте целый их клан с «воеводой» во главе поселился в ветхих с остроконечными крышами хижинах, между которыми носятся стайки чумазых ребятишек. Оседлые цыгане по своим нравам и обычаям заметно отличаются от кочевых, что бродят по Европе. Они исповедуют православие, как и все местные жители. Духовный пастырь деревни Верст — поп — живет в соседней деревне Вулкан, до которой отсюда около полумили.

Цивилизация, точно вода или воздух, проникает в малейшую щель и стремительно меняет жизнь людей. Но в южную часть Карпат, о которой идет речь, кажется, еще не донеслось ни малейшего веяния перемен. Недаром же Элизе Реклю сказал о Вулкане: «Это — окраина цивилизации в валашской долине Силя». Так стоит ли удивляться, что Верст — одна из самых глухих деревень комитата Колошвар. Что еще можно сказать о деревушке, где каждый житель рождается, живет и умирает, ни на один день не покидая родных мест?

Были в Версте и школьный учитель, и судья. Правда, магистр Эрмод мог научить своих учеников лишь тому, что знал сам, а сам он едва умел читать и с грехом пополам считать. Что до прочих наук — истории, географии, литературы — учитель знал только народные песни и легенды, зато хранил их в памяти великое множество. И еще он был большой дока по части народных поверий и местных обычаев, так что ученики все-таки могли извлечь кое-что из его уроков.

Ну, а что сказать о судье Кольтце? Это невысокий румын лет пятидесяти пяти — шестидесяти, седоватый, но черноусый, с большими добрыми глазами, крепко сбитый как истый горец, носит широкую войлочную шляпу, пояс с большой пряжкой, безрукавку и короткие пузырящиеся штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги. Кольтц здесь скорее староста, нежели судья, и, хотя ему приходится иногда разрешать споры соседей, он предпочитает прежде всего управлять жизнью деревни. Через руки судьи проходят все акты купли-продажи, при этом кое-что перепадает и ему самому. Не прочь сей законник и поживиться дорожной пошлиной с путешественников, туристов и торговцев.