— Позвольте, я повяжу ленту вам на голову, — предложила Элайза.

Джоселин колебалась только мгновение.

— Хорошо, — согласилась она, подошла к сиденью возле мраморного туалетного столика, взяла серебряную щетку, чтобы расчесать только что вымытые волосы, а потом позволила Элайзе пропустить между локонами ленту и завязать ее на макушке.

— Все, мисс?

— Да, спасибо, Элайза.

Когда горничная оставила ее одну, Джо подошла к зеркалу. Она выглядела прелестно. Очаровательно до боли. Конечно, она просто не может быть той молодой леди в зеркале. Но тем не менее ото так, и, впервые за многие месяцы, у нее в горле встал комок.

Как давно она не надевала женского платья? Два долгих мучительных года. Два года, которые она провела в сточных канавах, страдая от холода и голода. Два года в потертых обносках, купленных у старьевщика за гроши, вытащенные у пьяницы из кармана.

Даже живя дома она не носила столь дорогих вещей, хоть и одевалась вполне мило. Она сама шила свои платья, помогая в занятиях некоторым ученикам отца, чтобы заработать на ткань. И ее отцу это всегда нравилось, «У тебя нет хорошего приданого, дитя мое. Мы не достаточно богаты, чтобы ты могла выйти замуж так, как того заслуживаешь, но у тебя благородное воспитание и врожденная красота и грация. А твоему лицу и фигуре может позавидовать половина высокородных лондонских леди».

Она, казалось, видит его дорогое, милое лицо, слышит мягкие слова поддержки и любви. Одна лишь мысль о нем заставила боль у нее в горле стать еще сильнее, а воспоминания о потерях сделала острее.

Решимость Джоселин возросла. Стоунли привел их к этому плачевному концу. Стоунли в ответе за всю эту боль, за все ужасные несчастья, которые обрушились на нее после смерти отца.

И какую бы незначительную толику достойного поведения не обнаружила она в виконте, положения вещей это не меняло. И сегодня, если Бог поддержит правый суд, Джоселин заставит его заплатить за все.

— Добрый вечер, ваше сиятельство.

Рейн позволил себе медленно рассматривать ее, обращая внимание на мягкие линии груди и на изящество походки. Он медленно улыбнулся.

— А что случилось с сорвиголовой, которую я оставил наверху?

— Можете быть уверены, что она здесь, но пока отдыхает.

— Кошка убрала когти?

— Что-то вроде этого.

— Не желаете ли стаканчик шерри, или лучше наливку?

— Я предпочла бы флип, но, полагаю, мне следует остановиться на шерри.

Рейн усмехнулся.

— Флип? Эль, бренди и сахар. Питье для матроса.

Он налил шерри из графина, стоявшего на резном столике из розового дерева, и протянул ей хрустальный бокал на высокой ножке.

— С вами явно не соскучишься, мисс Смит.

— Мое имя Джоселин. Раз уж сегодня вечером я играю роль леди, я предпочла бы, чтобы вы называли меня так.

— Хорошо… Джоселин. — Он всмотрелся в ее лицо. — Если это действительно ваше имя, то оно может быть своего рода намеком на то, что происходит.

— Сомневаюсь, чтобы вы вспомнили.

— Ты хочешь сказать, что мы знакомы? Но тогда бы я вспомнил.

— Нет, мы не знакомы.

— Ну раз уж мы в такой сердечной обстановке, почему бы тебе не звать меня Рейном?

Она отпила глоток шерри.

— Почему бы и нет? Насколько я помню, я давала тебе и худшие имена.

При этих словах он рассмеялся, вспомнив их драку в экипаже.

— И правда. — Он взболтал бренди в своем бокале. — Хочешь есть? У кухарки было мало времени, но, полагаю, стол будет получше того, к чему ты привыкла.

Она на мгновение погрустнела.

— Я уверена, что это так.

Рейн проводил ее к диванчику перед мраморным камином, и они оба сели.

— Ты очаровательно выглядишь сегодня вечером. Это платье подходит тебе даже лучше, чем я воображал.

Ее изящные пальцы погладили ткань. Рейн заметил, что ее ногти коротко подстрижены и под ними нет грязи.

— Благодарю. Платье очень красиво.

— Раньше, когда я заговорил о трапезе, которую нам предстоит разделить, о чем ты задумалась?

— Я не понимаю, о чем ты, — она прикрыла глаза густыми ресницами.

— Думаю, ты все поняла, — он никогда не видел таких ярких голубых глаз.

— Я подумала о моих друзьях и о тех людях, с которыми я жила на улице, — она взяла в руки дорогую вазу клуазонне, стоявшую на чиппендейловском столике рядом с софой. — Я подумала об этом доме и о дорогих вещах, хранящихся в нем. О том, что этот кусок стекла смог бы прокормить многих из них в течение нескольких лет.

Он взболтнул темную жидкость в своем бокале, потом отпил вина.

— Странно беспокоиться о чьих-то условиях жизни, если за несколько часов перед этим пытаешься отнять у человека жизнь.

Она подняла на него холодные голубые глаза.

— Тебе должно быть ясно, что я считаю тебя не принадлежащим к остальному человечеству.

Его лицо напряглось. Он насмешливо отдал честь бокалом и отпил бренди. Бокал громко звякнул, когда он поставил его на столик перед собой.

— Из того, что ты говоришь, я понял, что роль, которую ты играешь, маска лишь отчасти.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что ты безусловно леди, получившая определенное воспитание, хоть ты и хочешь заставить меня поверить, что живешь вместе с теми двумя бродягами, которые сопровождали тебя сегодня.

— Это моя семья. Благодаря тебе, другой у меня не осталось.

шил.

Рейн стукнул по подлокотнику.

— Черт возьми, что же, по-твоему, я сделал?

— Какая вам разница, ваше сиятельство? Или ваши преступления столь многочисленны, что вы не можете их все упомнить?

— Насколько я знаю, я не совершал никаких преступлений. Разве что вы имеете в виду преступления, совершенные во время войны.

Джоселин удивилась.

— Вы были на войне?

— Да, я был армейским полковником.

— Человек выполняет свой долг, защищая родину.

Тогда расскажи мне, что, по-твоему, я совершил.

Джо опустила бокал на столик и встала.

— Раз мне не удалось тебя убить и теперь я твоя пленница, я бы хотела последовать твоему совету и что-нибудь съесть.

Рейн тоже встал. Когда она пошла к двери, он схватил ее за руку.

— Ты, очевидно, разумная женщина, Джоселин. Так почему бы тебе не сказать мне, в чем дело?

— Я так и сделаю… когда придет время. Рейн выпятил челюсть, готовый сорваться.