— Простите, мисс, но его сиятельство приказал, чтобы я принесла вещи к нему.

Черт бы его побрал! Он явно не дурак.

— Ну, тогда ты вряд ли захочешь его разочаровать.

— Да, мисс.

Элайза ушла, а Джоселин стала мерять комнату шагами, коротая время и молясь, чтобы виконт крепко уснул. Было уже очень поздно, дольше ждать она не могла. Подойдя к бюро, она открыла средний ящик и достала длинный серебряный нож для открывания писем, замеченный ею раньше. Он был тонким и острым, с массивной и удобной ручкой. Он мог послужить прекрасным оружием.

Она посмотрела, как нож лег в ее ладонь, и ей стало дурно. Одно дело застрелить человека, другое — зарезать. Она подумала о крови, о том, как нож будет скользить по мышцам и костям к человеческому сердцу.

Боже правый, я не могу этого сделать! Она глотнула, рука ее задрожала.

— Не могу, не могу.

Ты должна это сделать! — произнес ее внутренний голос. — Ты должна это сделать ради отца, ради себя! Она подумала о сэре Генри, о том мгновении, когда он снова устремился в рокочущее пламя. Она подумала о том, до чего его довела жестокость Стоунли, о его ужасных криках, когда горящая крыша погребла его под собой.

Она вспомнила их аккуратный маленький коттедж с соломенной крышей на Мичем-лейн, изгородь из белого штакетника, цветущие лютики перед домом.

А потом она увидела тот же дом, превращенный в пепел, жалкие остатки сказочной жизни. Она вспомнила похороны отца, всепоглощающую печаль, вспомнила путешествие к кузине. Вспомнила, какой ужасный год провела у нее, непристойные замечания и похотливые взгляды кузена, потные руки, которыми он пытался ее обнять.

Она вспомнила ночи, проведенные на дороге после побега, голод и холод. Вспомнила, как спала в сточных канавах, попрошайничала, воровала, об ударах, которые ей приходилось терпеть, когда ее ловили. Она подумала о Броуни, дорогом, сварливом Броуни, спасшем ее от голодной смерти и научившем выживать на лондонском дне.

— Стоунли, — сказала она вслух и крепче сжала холодную серебряную рукоять. Свет маленькой масляной лампы, зажженной на бюро, отражался от длинного тонкого лезвия.

— Ты можешь это сделать, — решительно сказала она себе. — Ты поклялась на папиной могиле, что отомстишь, и ты это сделаешь.

Взвесив нож на руке, она спрятала его в складки ночной рубашки и подошла к двери.

Некоторое время Рейн лежал без сна, размышляя над странными событиями этого вечера, над загадкой молодой женщины в комнате наверху. Он все еще слышал какое-то движение над своей головой, но вскоре звуки затихли, и он уснул.

Но некоторое время спустя его разбудил какой-то шум. Он не понимал, что это, но знал, что что-то слышал. Он провел достаточно много лет на полях сражений, слишком много видел неосторожных людей, погибших из-за недостатка предусмотрительности, чтобы теперь не проявить бдительность.

Он не стал открывать глаза, просто лежал, притворяясь спящим. Откуда-то со стороны двери снова послышался шум. Повернулась ручка. Шаги. Тихий шорох. Рейн напрягся. Девушка прокралась в его комнату.

Он позволил ей приблизиться, узнав легкие шаги, осторожные, но решительные, тихий шелест ткани. Рейн дождался, когда она подойдет к кровати, когда окажется совсем рядом. Сквозь прикрытые ресницы он мог видеть, как она разглядывает его лицо, смотрит на вьющиеся коричневые волосы у него на груди. Она нервно облизнула губы, потом выпрямилась, и ее рука взметнулась высоко над головой. Оружие блеснуло серебром в ее руке в последних отблесках огня в камине.

Рейн напрягся, ожидая фатального удара. Он увидел, как задрожала тонкая рука, как дернулся клинок. Он раскрыл глаза и заглянул в ее глаза, увидел в них неуверенность и борьбу эмоций. Тут она поняла, что он увидел ее, протестующе вскрикнула, и клинок устремился к его груди.

— Черт побери! — Рейн вытянул руку и заблокировал удар. Он поймал в воздухе ее запястье, вывернул руку, так что девушка вскрикнула, но оружия не выпустила. Он нажал сильнее, стремясь обезоружить ее, хоть и опасался сломать тонкую кость. Наконец нож упал на ковер.

Секунду спустя, еще более сердитый, чем прежде, Рейн поднялся, схватил девушку и бросил на постель, придавив всем своим весом к матрасу. Она сопротивлялась, но оба понимали, что это бесполезно. Всего секунда понадобилась ему, чтобы схватить ее за руки и прижать их к кровати.

— Ты — кровожадная мегера. Мне не следовало тебе доверять.

Несмотря на растущий гнев, он не мог не ощутить нежные изгибы ее тела, прикосновение ее грудей к его мускулистому торсу. Их бедра соприкоснулись, он чувствовал ее плоский живот, и жар в его крови принял иное направление.

— Пусти меня, грязный развратник!

Она попыталась освободиться, выгнула спину и напрягла ноги. Когда она ощутила прикосновение жестких волос на его икрах, ее глаза расширились, она впервые осознала, что на нем ничего нет.

— Ты… ты голый козел!

Губы Рейна скривились в холодной полуулыбке. Он хмыкнул, но звук прозвучал очень резко.

— Ты явилась сюда, чтобы меня убить, но все, что тебя сейчас интересует, это то, что я не одет? А чего ты ожидала, крошка? Что я из тех сосунков, что спят в ночных рубашках? Жаль, что пришлось тебя разочаровать.

Ее маленькое тело напряглось.

— Я чертовски разочарована. Разочарована тем, что мой клинок не попал в цель… и ты, собака, все еще дышишь.

— Роли снова переменились, — его глаза скользили по ее телу, наблюдая, как поднимается и опускается от напряженного дыхания ее грудь. — Интересно… а ты вообще способна это сделать?

Она посмотрела на него убийственным взглядом.

— Ты видел нож.

Он чувствовал тепло ее тела, а когда она двигалась, тонкая преграда между ними мягко скользила по его коже. Рейн почувствовал новый прилив жара в чреслах, его член стал еще жестче.

— Где ты его взяла?

— Это чертов нож для писем. Я взяла его в твоем чертовом столе.

— Как я был неосторожен. Но даже знай я, что он там, я не поверил бы, что ты можешь им воспользоваться.

— Это показывает только, какой ты кретин.

— Да, — ответил он, сжимая ее крепче, — похоже, что так.

Его губы скривились в хищной усмешке. Эта улыбка ужасала его подчиненных.

— Но теперь я уже не так глуп.

Схватив ее за запястья так, что он мог удерживать их одной рукой у нее над головой, он опустил вторую вниз и стал задирать ночную рубашку.

— Что… что ты делаешь?

— Мщу понемножку, — он перенес свою тяжесть так, что смог задрать рубашку до груди, раздвинул коленом ее ноги и опустился между ее бедер. — Маленькая сладкая месть.