Она давно не бывала здесь. Две дюжины высохших цветочных стеблей свисали из ваз, как костлявые пальцы, а по всему полу перед алтарем валялись сухие, как бумага, лепестки красных и желтых роз. Я стоял, оглядываясь, как вуайерист, застрявший в воспоминаниях.

Тут был огромный тикового дерева туалетный столик из Камбоджи. Чтобы поднять его, потребовалось бы четверо сильных мужчин. Вдоль зеркала стояли рядком старомодные пульверизаторы, некоторые до сих пор полные духов. На стенах висели фотографии ее семьи, сделанные во Вьетнаме: на одной была Вивиан с матерью, обе в белых платьях, и полковник, тогда еще капитан, совсем молодой, темноволосый, в форме. Они спокойно улыбались на фоне большого белого шале, по виду как из французского пригорода. Рядом стоял потрепанный армейский джип, вполне сочетавшийся с формой полковника, но не с домом позади. Две несовместимые картины, соединенные воспоминанием, случаем и войной.

Все это, конечно, совершенно не вязалось с плакатом группы «Аэросмит» на одной из зеленовато-голубых стен или курчавого Хендрикса с гитарой — на другой, так же как белый плюшевый мишка с красной лентой на шее не вязался у меня в голове с образом женщины, которую я знал. Только покойник или человек, которому недолго оставалось жить, мог не вспомнить сейчас тот первый раз, когда я увидел Мистера Банни. Почему этот первый раз должен был произойти именно здесь, когда ее отец спал, а не в квартире на Саут-Бич, я так и не понял, понял только, что впутался в историю, в хитросплетениях которой разбираться не намерен.

Я приехал ночью. Шел тропический ливень, мое сердце билось в такт со взмахами дворников, сметающих с лобового стекла потоки воды. Помню лицо охранника на воротах. Он высунулся из будки, словно призрак. Капюшон пончо закрывал все лицо, кроме белозубой ухмылки. Он махнул рукой, чтобы я проезжал, не записывая ни в тот, ни в последующие разы странный факт моего счастливого появления. «Повезло мерзавцу», — должно быть, сказал он самому себе. Я понял тогда, что принадлежу к избранным. Приятное чувство, пока не обнаруживаешь, для какой роли тебя избрали.

Следующее воспоминание этой ночи — я вхожу в комнату без стука, как она и велела. Вивиан сидит голая на кровати, небрежно куря сигарету, и, как младенца, баюкает между ног плюшевого мишку. Я закрываю дверь. На заднем плане тихо, проникновенно напевает Эдит Пиаф, словно грустное привидение, пытающееся изгнать свои воспоминания. Над головой Вивиан тягуче струится дым марихуаны. Это был наркопритон с голой девушкой и игрушечным медведем, и оба ждали именно меня. Короче, ночь историческая. Когда перед рассветом я проезжал мимо охранника, спящего на стуле в своей будке, все пространство между небом и землей заполнял плотный туман, но еще гуще был туман у меня в голове.

И вот я снова здесь и не до конца верю в происходящее. Воспоминания возвращались понемногу, как страницы дневника, брошенного в огонь и поднятого из пепла. Я подошел к полке, на которой стоял телевизор со стереосистемой, и вставил видеокассету.

Я понимал, что в моих действиях есть элемент самоистязания, понимал, что мной манипулируют, да еще как манипулируют, понимал, что там, под ярким солнцем, стоит яхта, белая и безмолвная, понимал, о каких деньгах идет речь, понимал, что делаю глупость. Я включил телевизор и видеомагнитофон и сел в желтое бесформенное кресло, поглотившее меня, как гигантская губка.

Несколько раз мне приходилось отворачиваться от экрана. Начинался фильм сразу, без всяких рекламных роликов или мультиков. На короткое время появились дерганые шумовые строки, перешедшие в изображение комнаты. Мэтсон и Вивиан сидели за столом в гостиничном номере, судя по характерной мебели. Они разговаривали, курили, на столе стояли бокалы и две бутылки красного вина. Я убавил громкость. По непонятной причине слышать ее голос было еще хуже, чем видеть лицо.

Затем в кадре образовался второй мужчина, и я вздрогнул, словно он бросился на меня. Его я не знал. Загорелый, ухоженный, темноволосый, такой типичный красавец. На вид около сорока лет, среднего роста, в бежевой спортивной куртке и черных слаксах. По-военному короткая стрижка ежиком. Он подошел к камере, наклонился, приблизил лицо вплотную к объективу и состроил гримасу. Затем прошел к столу, налил себе бокал вина и уселся напротив Вивиан и Мэтсона. Мэтсон продемонстрировал камере стодолларовую купюру и, дьявольски подмигнув, скатал ее в трубочку. Каждый по очереди втянул через нее полоску кокаина с зеркала, лежащего на столе.

Сидели они недолго. Вивиан сбросила лиловое шелковое платье, мужчины тоже начали раздеваться. Вивиан с Мэтсоном продолжали разговаривать, пока она снимала лифчик и трусики, но второй мужчина выглядел нервным и неуверенным. Оператор, кто бы он ни был, приблизил его лицо, чтобы можно было рассмотреть капли пота. Глаза Вивиан казались стеклянными, и я постарался успокоить себя мыслью, что она под кайфом.

Мэтсон начал первым. Высокий, поджарый, с ястребиным носом и длинными прямыми черными волосами, которые делали его похожим на рок-звезду. Я вспомнил, как тренировал его приемам тайцзи и пытался отучить от кокаина. У него были руки, которые сделал я, и выпирающий живот хронического пьяницы, который он сделал себе сам. Я смотрел на Мэтсона, свыкаясь с мыслью, что он мертв.

Он очень старался, и она тоже. Затем его сменил второй, он выглядел робким, но пытался спрятать неуверенность за фальшивой улыбкой человека, который предпочел бы находиться в другом месте. Мэтсон сидел за столом и прихлебывал вино, пока приятель был занят. Тот усердно изображал похоть, но, несмотря на все усилия, смотрелся грустным и жалким, будто впервые вышел за привычные границы и, оказавшись на новой территории, чувствовал себя неуютно. Мэтсон пил вино и наблюдал, так же как я сейчас наблюдал за ним. Но, насколько я могу судить, мазохистом из нас был только один.

Я посмотрел гораздо больше, чем следовало. Промотал до места, где Мэтсон вместе с другом оттащили диван от стены и перекинули Вивиан через спинку. И качество картинки, и освещение были очень хорошими, но я охотно заплатил бы за тень, которая скрыла бы очевидное удовольствие, написанное у нее на лице.

Все это было безобразно и унизительно, но оторваться я не мог. К тому времени, как я выключил видео и стоял у окна, глядя на яхту, мне казалось, что я поджарил сам себя на огне, самостоятельно поворачивая вертел. Снова вспомнился вечер, когда я вошел в бар после долгой обратной дороги из Гейнсвилля, куда ездил повидать умиравшего от рака старого друга. Это было глухое местечко, а я был в «глухом» настроении. Я зашел туда по понятной причине — хотелось выпить в одиночестве, чтобы не пришлось общаться ни с кем из знакомых. В тот вечер, как и в любой другой, вероятность повстречаться с кем-либо в этом баре представлялась ничтожно малой, но я почти сразу увидел, как они с Мэтсоном лизались в глубине зала на диванчиках. Я познакомил их месяц назад.

Не помню, как я оказался около Мэтсона. Возможно, перенесся по воздуху посредством левитации или, подобно привидению, просочился сквозь эфир. Зато хорошо помню, как меня оттаскивали вышибалы. Помню потрясенное лицо Вивиан, как она ударилась в краску, а через мгновение — в слезы. Вышибалы просто делали свою работу. Я не хотел с ними драться, но один из них хуком слева рассек мне кожу на голове, и с этого мгновения, как я решил, они приняли сторону Мэтсона.