— Где? — Шарон недовольно повел головой. — В поле?

— Можно в больнице. Поселок рядом. Могу отвезти.

— У нас как бы свои дела. — напомнил Шарон. — И график и план и три четверти Чумы от общего функционала. И она враг.

— Она да. — быстро ответил Ешкин. В слабом луче его фонаря вспыхнула и сгорела случайная звезда.

— Да что ты будешь делать. Ты как моя Ульяновская синагога, Ешкин. Скучный и вечный. Забирай эту ведьму конотопскую.

Генка выпотрошил свою аптечку. Вколол прамедол. Засыпал рану гемостатиком и кое-как наскоро наложил повязку. Легко, почти не чувствуя, донес Верочку до машины и положил ее рядом с Чумой.

— Живая? — Чума виду не показывал. Рыжел пуще прежнего. — Это не я. Честно, ребзя. Я старался. Все видели.

— Видели, видели. — подтвердил Шарон. — Выходи, Чума. Дальше пешком.

— Почему это?

— Потому что живая.

А Генка совсем объяснил.

— В больничку отвезу. Может чего и получится.

— Поверь не получится. У меня гарантия.

— Я про ребенка.

Чума, конечно, улыбался, но левая рука двигалась с трудом, а повязку губила (опять? Навсегда!) рыжая кровь.

— Разве это наше дело? — спросил Чума Шарона.

— Это не наше дело. — ответил Шарон. — Это его дело.

— Затем и брали. — съязвил Чума.

— Получается так. — согласился Шарон. Кроме рюкзака он повесил на себя подсумок с гранатами.

— Я быстро. — пообещал Генка.

— Ни к чему. — отказался Шарон. — Если все удачно пройдет, свои колеса будут. А нет… — Шарон подмигнул Генке. — Маршрут помнишь? Тогда все. Как говорят в нашей Ульяновской синагоге.

— Раю масти, Аду по пасти. — подхватил и закончил Чума.

— В общих чертах. — подтвердил Шарон. Он показал Генке на карте, где в Першатравне больница, а уехал Генка не сразу. Одну-две минуты ждал. Висели над светлеющим горизонтом красные огоньки, а сразу за ними тяжелели полукруглые силуэты колхозных ангаров. Там пряталась война и эти двое шли за ней. Хорошо бы, если за тем, чтобы убить. «Четкие они пацаны» — подумал Генка. — «И никогда мне не быть спецназером».

Больницу Генка разыскал быстро. В прифронтовом смиренном поселке, да еще ночью, только вокруг нее теплилась жизнь. На обвисших деревянных ступеньках курили темные скупые на движения фигуры, а в узких и высоких окнах горел кое-где напряженный и опасливый свет. С Верочкой на руках, Генка бежал к ступенькам. Топал тяжело и орал громко.

— Хелп! Хелп! Допомога!

Ему открыли двери и он ввалился в полутемный коридор с пружинистым и гнилым полом.

— Доктор! Медесин! Шиза.. — Генка помнил про VHS-народ и пер нагло и хватко.

— Шиза беремя. — объяснял Генка пожилой санитарке. Она возникла у его правого локтя совсем из ниоткуда.

— Поранена? Куды? — допытывалась санитарка.

— Ес. Ноу. — настаивал Генка. — Палья-нитьсья.

— Вагитная?

— Ноу вагит. Какой Вагит? Ве-ро-чка. Шиза Верочка.

— Шиза, конечно. — успокаивала его санитарка.

— Галина Петровна! — им навстречу по коридору спешил наголо бритый полный молодой человек в камуфляже и когда-то белом халате.

— Тут товарищ негр, Остап Остапович.

— Уот сдезь! — орал Генка. — Бистро…тристо…трактористо!

Остап Остапович махнул рукой и Генка, не переставая говорить на своем собственном английском, побежал за ним. В операционной Генка положил Верочку на тонкий и твердый лежак. Повернул осторожно на бочок, не сдержавшись, погладил осторожно. Спросил серьёзно, перестав дурачиться.

— Выживет?

— Не знаю. — Остап Остапович спешил и на окружающий фон внимания не обращал.

— А ребенок?

— Не знаю. — Остап Остапович отвлекся на мгновение. — Do you understand?

— Не знаю. — честно ответил Гена. Он развернулся и вышел. Никто его не останавливал.

Дня через два майор Кормухин инспектировал свои владения. Поругал одних. Похвалил других. Подумал о третьих. Бережно, опираясь на трость, спустился в блиндаж на тыловой и безмятежной линии. Присел на круглый деревянный обрубок рядом с алюминиевым баком и навел конструктивную и прогрессивную критику.

— Ты, Геннадий, если картошку не жалеешь, Маркина пожалей. Придется ему вечером опять в путь-дорогу собираться, чтобы у людей пюрешечка с сисисочкой утром сошлись в мега экстазе.

— А я что? — угрюмо отозвался Генка Ешкин. — Разве это нож? Это издевательство.

Генка показал Кормухину столовый ресторанный нож с тупым и круглым клинком.

— Неправильно, Гена, Генчик, Генацвале. — заметил назидательно Кормухин. — Это и нож и издевательство.

— А в первом батальоне, между прочим, картофелечистка имеется.

— А дисциплина? — не унывал Кормухин. — Дисциплина в первом батальоне имеется? Ты думаешь, ты картошку чистишь, Ешкин? Ты карму себе чистишь. Чтобы это ни значило. А значит это много. Если не все. И даже больше. — закончил торжественно Кормухин.

— Ничего не понял, товарищ майор. — Генка выбрал из картофельной горы увесистый клубень. Скоблил его усердно. Напоказ.

— Это хорошо. — согласился майор.

— Чего тут хорошего?

— Горизонты, Ешкин. Проселок в душистой летней степи. Конца не видно. И не нужно.

Кормухин поднялся.

— Пойду. Дизелисты совсем байденулись. Да чуть не забыл. — майор достал из кармана и бросил Ешкину ту самую «легендарную» «НКВД от кизлярских мастеров».

— Это же моя. — не разобрался сразу Генка, а потом поднял на Кормухина радостные глаза.

— Живы?

— И вполне заслуженно. — подтвердил Кормухин. — Что? Отмучался, Генчик?

— Камень с души, товарищ майор.

— А я знал, что не ошибся. И ты не ошибся, Ешкин. Войну, вообще побеждают не самые умные, а самые нужные. Таких любит случай. Или не любит. — поразмыслив, добавил Кормухин. — Сразу не угадаешь. Код нужно знать. Верный.