и вырастив детей, многие принимали иноческий постриг. Не были исключением и лица знатные, в том числе даже члены царского дома.

Как бы то ни было, трещина в русском обществе XVII в., разделившая его на старообрядцев и новообрядцев, проходила гораздо глубже собственно обрядовых различий, сколь бы ни были они важны в средневековой картине мира. «Смысл раскола сосредотачивался вокруг реформ Никона, связанных с исправлением книг религиозного содержания и изменением некоторых обрядов. Однако эти конкретные факты, случись они раньше или позже, могли бы оказаться незамеченными. Значит, в них проявилось нечто большее, а именно, столкнулись две традиции в понимании веры и в видении церкви, а следовательно, две картины мира, которые культурному канону в его средневековом варианте удавалось примирять. То, что раскол имел такой общественный резонанс, означает, что на новом витке истории, когда не только государство, но и вся русская цивилизация переживала надлом, когда в этой цивилизации становится предельно активной личность, притягательной оказывается традиция в русском православии, являющаяся демократической (то есть старообрядчество. – К.К.). Если проводить параллели с XX веком, то, по сути дела, уже в XVII веке Россия переживала нечто, предвосхищающее революцию начала нашего столетия и последующую за ней гражданскую войну, сопровождавшуюся истреблением огромной массы соотечественников, изгнанием их в другие страны, переселением на другие территории»[17].

С никоновскими реформами, готовившими путь последующим преобразованиям Петра I, жизнь русского человека сильно изменилась. Началась десакрализация культуры, десакрализация жизни. Под воздействием западной культуры происходит обособление русской культуры от церкви (секуляризация, обмирщение) и превращение светской, обмирщенной культуры в автономную область. Это повлекло за собой расслоение русского общества. Если раньше русское общество (при всех различиях в социальном положении) в культурно-религиозном отношении было однородным, то западное влияние, по словам историка В. О. Ключевского, разрушило эту нравственную цельность: русское общество, не одинаково проникаясь западными влияниями, раскололось наподобие неравномерно нагреваемого стекла.

Со времен раскола и последовавших за ним петровских преобразований в России по сути дела возникли две культуры: светская – прозападно ориентированная, укоренившаяся в центре культурной и общественной жизни, и религиозная – ориентированная национально, ушедшая на периферию национально-исторического развития. Когда говорят о русской культуре XVIII—XX вв., то подразумевают преимущественно первую культуру, лишь вскользь упоминая о второй или вообще о ней не упоминая. Русский мыслитель Г. П. Федотов стоявший на позициях официальной церкви, писал: «Вместе с расколом большая, хотя и узкая, религиозная сила ушла из Русской Церкви, вторично обескровливая ее… 0 (ноль) святости в последнюю четверть XVII века – юность Петра – говорит об омертвении русской жизни, душа которой отлетела»[18]. Все сказанное всецело относится к господствующей церкви, в которой за двести лет, прошедших с Петра I до восшествия на престол Николая II, официально было канонизировано всего четыре человека, причем все четыре – епископы, представители высшей церковной власти! Более того, имели место многочисленные случаи деканонизации старых русских святых. Достаточно вспомнить о том, что по указу сверху были деканонизированы святая благоверная княгиня Анна Кашинская (ее нетленные мощи служили неопровержимым аргументом в пользу двуперстия), преподобный Евфросин Псковский (в его Житии содержалось предание о «сугубой», двойной аллилуйе), преподобный Евфимий Архангелогородский (деканонизирован в 1683 г. за двуперстное сложение, с которым он изображался на иконах, и за «большую бороду» – один из внешних признаков старообрядцев), преподобный Максим Грек, преподобный Георгий (Шенкурский чудотворец), блаженный Симон Юрьевецкий. Были прекращены службы святому Нифонту, архиепископу Новгородскому, виленским святым мученикам Антонию, Иоанну и Евстафию… Список можно продолжать. Свои действия реформаторы объясняли так: «Глупы наши святые были и грамоте не умели», видимо всерьез полагая, что святость напрямую зависит от учености…

Что касается старообрядчества, то мы видим, что с конца XVII века в нем начинается самый настоящий расцвет святости, причем святости несомненной. Мы встречаемся здесь с такими подвигами исповедничества и мученичества за веру, какие можем встретить разве что в первые века христианства, во времена жесточайших гонений на христиан, организованных языческими императорами. Мученическая смерть за веру всегда почиталась высшим христианским подвигом и даже вменялась в таинство крещения, если пострадавший за веру еще не был крещен («крещение кровью»). Как известно, первыми русскими святыми стали именно князья-мученики Борис и Глеб, причем их всенародное почитание предупредило церковную канонизацию. Вполне естественно, что в сознании старообрядцев подвиг стояния за освященные веками церковные предания уравнивал новых страдальцев с древними. Так, например, дьякон Феодор в своем Послании из Пустозерска сыну Максиму и «прочим сродникам и братьям по вере» писал о своих соузниках: «Подвижники они и страстотерпцы великие, и стражют от никониян за церковные законы святых отец доблестные, и терпении их и скорби всякие многолетные болши первых мучеников мнится мне воистину».

Вместе с тем, для старообрядцев кровь новых мучеников, пролитая за Христа, не только приравнивала их к первым христианам, но и служила верным доказательством сохранения старообрядцами истинной православной веры: «Блаженна еси, земле Российская, на конец веков обагрившаяся мученическою многоговейною кровию, честнейшею паче Авелевы, славнейшею паче Науфеевы, святейшею паче Захариины. Сии бо пресвятии страдальцы исполниша лишение скорбей Христовых в плоти своей (по апостолу – К. К.), коих бо ран не понесоша, коих болезней не претерпеша, коих страстей не подъяша! Древнии бо мученицы различныя терпяху болезни, яже во узах и темницах, яже во алчбе и жажди, яже во огни и дыме, яже во мразе и воде, яже на колах и крестех, яже в конобех (котлах – К. К.) и на сковрадах. Но и сии пресветлии венечницы всеми виды горчайших мучений не сравниша ли ся древним страдальцем, новии сии страстотерпцы? Ей, сравнишася! Не тыяжде ли проидоша муки и страсти? Воистинну тыяжде. Не теми же ли скончашася смертьми? Ей, воистинну теми же. Темже и славу получиша туюжде, и венцы прияша тыя же, и царство наследоваша то же»[19].

Невольно оказавшись на периферии магистрального развития русской культуры, та часть русского народа, которая не приняла никоновско-петровской реформации и получила у историков название «старообрядцев», а у своих гонителей – презрительную кличку «раскольников», чудесным образом сумела сохранить прежний духовный идеал, вдохновлявший наших предков со времен Крещения Руси, и пронести его сквозь века до начала третьего тысячелетия. Это была самая убежденная часть русского народа – «последние верующие», как метко назвал их философ В. В. Розанов.

Однако две культуры, образовавшиеся в России после церковной реформации, несмотря на резкое расхождение между собой, никогда не были абсолютно изолированы друг от друга, и мы имеем многочисленные примеры их взаимовлияния. Староверы всегда представляли собой мощную силу, с которой власти не могли не считаться. Немецкий путешественник барон Август Гакстхаузен, посетивший Россию в середине XIX в., писал: «Староверы имеют большое нравственное влияние на Россию и на правительство. При каждом новом законе, в вопросах церкви, внутренней политики, при предположениях каких-либо улучшений или изменений, – всегда ставится втайне вопрос: что скажут на это староверы?»[20] Что уж говорить о широких массах простого русского народа, среди которого нравственный авторитет староверия был необычайно велик! Недавно опубликованная рукопись знаменитого оптинского старца Амвросия, относящаяся к 1850-м гг., красноречиво свидетельствует об истинном масштабе влияния старообрядчества на духовную жизнь простого народа. Резко выступая против отмены правительственных репрессий и предоставления староверам свободы вероисповедания, Амвросий пишет, что в условиях свободы «число их (староверов. – К. К.) в один год удвоится, а в несколько лет умножится так, что из простого православного народа мало останется не поврежденных расколом»[21].

А вот еще одно свидетельство. «Русская «мужичья» нация… продолжала жить своей, отличной от барской, религиозной жизнью, находившейся под сильным влиянием старообрядчества. Последнее считалось нередко какой-то высшей, более совершенной формой православия, что продолжалось и в XIX веке. Мужик говорил: «мы по церкви (т.е. принадлежим к господствующей церкви. – К. К.), люди мирские, суетные». Бывали случаи, что священника спрашивали: «а что, батюшка, не пора ли нам (при приближении старости) во святую-то веру (т. е. в старообрядчество) «»[22]. Таково