Так Зола стала жертвой того же мошенничества, уверовав, что легкие федеральные деньги позволяют каждому окончить юридическую школу, и предприняла первые шаги на этом пути, которые привели ее в Фогги-Боттом. Теперь, дойдя до середины последнего курса, она оказалась в таких долгах, каких даже представить себе не могла. Родители и ее неженатый брат Бо по-прежнему жили под угрозой депортации, хотя их дела застряли где-то в самых дальних коридорах иммиграционных судов.

Зола жила на Тридцать третьей улице, в здании, может, не настолько обветшалом, как Курятник, но во многих отношениях похожем на него. Оно было забито студентами, теснившимися в крохотных, нищенски обставленных квартирках. В начале третьего курса она познакомилась с Гордоном Таннером, красивым, атлетически сложенным блондином, обитавшим в квартире прямо напротив. События развивались быстро, и у них начался злополучный роман, вскоре приведший к разговорам о совместной жизни – разумеется, в целях экономии. Но в конце концов Гордон отказался от этой идеи, поскольку Бренда, его очаровательная невеста-землячка, обожавшая большие города, часто его навещала.

Балансирование между двумя женщинами оказалось чрезмерным испытанием для Горди. С Брендой он был помолвлен практически всю жизнь и теперь отчаянно хотел избежать брака. С Золой были связаны совсем другие проблемы: он не мог убедить себя, что у него хватит смелости сбежать с чернокожей девушкой и распрощаться с семьей и друзьями. Если прибавить к этому скудный – если вообще существующий – рынок труда, удушающие долги и перспективу провалить адвокатский экзамен, то неудивительно, что Горди потерял контроль над собой. Пятью годами раньше ему поставили диагноз: биполярное расстройство. Лекарства и психотерапия хорошо помогали, и если не считать одного пугающего эпизода, случившегося во время учебы в колледже, жизнь Горди можно было назвать вполне нормальной. Все изменилось в период, предшествовавший Дню благодарения, на третий год учебы в Фогги-Боттом, когда он перестал принимать лекарства. Золу шокировали скачки́ его настроения, и в конце концов она потребовала объяснений. Он сознался в своем диагнозе и снова начал пить таблетки. Недели на две резкие колебания настроения прошли.

Оба сдали сессию и разъехались по домам на каникулы, хотя ни он, ни она ехать не хотели. Горди решил окончательно выяснить отношения с Брендой и расстроить свадьбу. Зола не хотела проводить каникулы с семьей. Несмотря на все неприятности, отец не преминул бы обрушить на ее голову назидательные тирады по поводу греховного западнического поведения.

Неделю спустя оба они снова оказались в округе Колумбия; Горди был по-прежнему помолвлен, и 15 мая ему по-прежнему предстояла свадьба. Он снова отказался от лекарств и вел себя непредсказуемо. В течение двух дней не выходил из спальни, спал по многу часов подряд, потом сидел, уткнувшись подбородком в колени и уставившись в стену. Зола время от времени приходила к нему, не зная, что делать. Потом Горди исчез на три дня, сообщив ей в эсэмэске, будто он едет на поезде в Нью-Йорк, чтобы «побеседовать кое с какими людьми». Якобы он напал на след крупного заговора и должен многое сделать. Зола спала в своей спальне, когда он ворвался к ней в четыре утра, на ходу срывая с себя одежду и сгорая от вожделения. Позднее в тот же день он исчез снова, отправившись в погоню за некими плохими парнями, чтобы «собрать на них компромат». Вернулся он в том же маниакальном состоянии и часами просиживал за своим ноутбуком. Ей он велел не заходить к нему, потому что у него очень много работы.

В конце концов, напуганная и измученная, Зола явилась в «Рыжую кошку» и все рассказала Тодду.

Зола встретила их на крыльце дома и повела по лестнице наверх, в свою квартиру на втором этаже. Когда они вошли, она закрыла дверь и поблагодарила за то, что они откликнулись на ее просьбу. Девушка была сильно встревожена, почти не помнила себя от ужаса.

– Где он? – поинтересовался Марк.

– Там. – Зола кивнула в сторону коридора. – Он не пускает меня к себе и сам не выходит. Не думаю, чтобы он много спал в последние два дня. У него все время меняется настроение, сейчас он бросается на стены.

– И не принимает лекарств? – спросил Тодд.

– Судя по всему, нет, во всяком случае, не те, что из аптеки. Подозреваю, что он занимается самолечением.

Они переглянулись, каждый ожидал каких-нибудь действий от другого. Наконец Марк сказал:

– Пошли.

Они пересекли коридор, и Марк постучал в дверь.

– Горди, это Марк. Мы тут с Тоддом и Золой, хотим поговорить с тобой.

Тишина. Где-то тихим фоном звучала песня в исполнении Спрингстина.

Марк постучал снова и еще раз повторил просьбу впустить их. Музыка стихла. Кто-то оттолкнул стул или табуретку, та перевернулась и упала. Снова наступила тишина, потом щелкнул замок. Прошло несколько секунд, Марк открыл дверь.

Горди стоял посередине тесной комнаты в одних старых желтых спортивных трусах команды «Редскинз», тех самых, которые они видели на нем сто раз. Уставившись в стену, Горди не обращал на них никакого внимания; они вошли. Располагавшийся слева кухонный уголок был завален пустыми бутылками из-под спиртного и пивными банками – они громоздились в раковине и на стойке. Пол был усеян бумажными стаканчиками, использованными салфетками и обертками от сандвичей. На маленьком обеденном столе справа возвышались разнокалиберные стопки бумаг, окружавшие ноутбук и принтер. Пол под ним сплошь покрывали бумаги, файлы и разрозненные статьи, вырванные из журналов. Диван, телевизор, раскладное кресло и журнальный столик были плотно сдвинуты в один угол, словно хозяин хотел, чтобы ничто не загораживало стену.

Вся стена в соответствии с каким-то безумным замыслом была облеплена листами ватмана и десятками листов плотной и папиросной бумаги – это держалось на разноцветных кнопках или скотче. Видимо, Горди с помощью черного, синего и красного маркеров составлял нечто вроде гигантского корпоративного пазла[6], на котором вырисовывался какой-то великий заговор, ведущий к нескольким зловещим мужским лицам, располагавшимся вверху.

На эти лица и смотрел Горди. Он был бледен и изможден, сильно похудел; ничего этого Марк и Тодд не замечали в нем еще несколько недель назад, во время сессии. Горди всегда был отличным спортсменом, обожал гимнастику, но теперь от его накачанных мускулов не осталось и следа. Его светлые густые волосы, всегда бывшие предметом его особой гордости, засалились – их явно не мыли много дней. Окинув взглядом самого Горди и кавардак, творившийся в его комнате, они сразу же поняли, что их друг перешел через край. Перед ними стоял безумный художник, замкнувшийся в себе, невменяемый, погруженный в работу над каким-то гигантским полотном.

– Чему обязан? – спросил Горди, оборачиваясь и глядя на них. Глаза у него запали, щеки ввалились, лицо обросло недельной щетиной.