Вы следите за полетом моей мысли, да? Ну, так вот, наверное, там имеются в виду кольца обручальные, но выглядят-то они, как олимпийские, словно предстоит единоборство сочетающейся браком пары, словно им предстоит выяснить между собой, кто из них быстрее, выше, сильнее. Почему нельзя сразу, чтобы «тихое счастье с окнами в сад»? А потому что скучно! Ну, согласитесь, господа, скучно ведь просто подойти и сказать: «Ты мне очень нравишься. А я тебе? Тоже? Давай жить вместе?!» Как, и все? Ну, ску-у-учно это! Нельзя у нас сразу счастье, его нужно сперва завоевать! В борьбе! Впрочем, о чем это я? Ах, да, о спорте. Прошу прощения, я опять отвлекся, но, согласитесь, я все это успел сказать вам в течение минутного перерыва между первым и вторым раундами наблюдаемого нами поединка, а сейчас гонг! Начался второй раунд.

Всю следующую неделю они кружили по рингу, приглядываясь, разведывая, пробуя на прочность то защиту противника от легкого прямого левой, то скорость его реакции на обманное движение правой. О, эти мимолетные взгляды, допустим, в буфете театра, когда, будто внезапно встретившись, взгляд поспешно отводился! Ах, эти якобы простые «Здравствуйте» при якобы случайных встречах то в коридорах, то за кулисами! С виду – действительно обыкновенные «Здравствуйте», но для них – полные тайных намеков, иронии, преувеличенной вежливости или, наоборот, обидно-небрежные. О, это случайное столк–новение в коридоре, когда ему предстояло смутиться и побеспокоиться: не сделал ли больно, а ей вдруг покраснеть и, поспешно отводя взгляд, сказать: «Ну что вы, что вы, совсем нет».

Да и вообще – ах, вся эта чудная и чудная игра, похожая на приготовления к Новому году, когда сам Новый год значительно менее важен и интересен, чем подготовка к нему! Ведь согласитесь, сам Новый год – это «уже», а подготовка к нему – это «еще». И хотя это «еще» всегда хочется продлить, а это «уже» отодвинуть, неумолимо облетают листы календаря, золотятся и облетают листья на деревьях, и катится, катится бабье лето Маши Кодомцевой к Новому году Кости Корнеева.

И всему свой черед: кончилась разведка и подготовка, пролетел в равной борьбе второй раунд, и ударил гонг, возвещающий начало третьего, а также обещающий, что к боксу мы с вами больше не вернемся.

В тот вечер Кока ужинал с друзьями в ресторане ВТО на улице Горького. Аббревиатура ВТО расшифровывается как Всероссийское Театральное Общество, теперь это СТД – Союз Театральных Деятелей, а улица Горького – это нынешняя Тверская, а Горький – это отличный русский писатель, некогда сгоряча написавший «Песню о Буревестнике» и опрометчиво сблизившийся с Лениным, отчего долгое время носил титул «Великого пролетарского писателя». За это он был наказан победившей демократией тем, что все его имени переименовалось обратно, а сам он стал считаться писателем плохим.

Ресторан ВТО был очень популярным. Там можно было встретить многих знаменитых и выпивающих артистов. А поскольку пьющих артистов – подавляющее большинство, то можно было встретить почти всех, а все они встречались между собой после спектаклей в этом ресторане, который для них был своего рода клубом. Они там, как выразились бы сейчас, оттягивались. Но на эту тусовку (я продолжаю эту лексику) могли попасть только те, у кого было удостоверение работника театра или члена ВТО.

Так что все были свои. Некоторые забегали только к стойке – буфету за стенкой, где отпускалось спиртное. Один раз несколько человек поспорили: каковы первые слова забежавшего, обращенные к буфетчице. Выяснилось, что шестеро из десяти сказали: «Значит, так…» А уж потом – имя буфетчицы и кому сколько. Это именно там родился каламбур из припева известной народной песни: «Три по сто, по сто, красавица моя».

Потом в этом здании был пожар, и после реставрации театральные деятели туда не вернулись. Их не пустили. Теперь, как и всюду, там чем-то торгуют. Но пока наш Кока сидит с товарищами именно в этом ресторане. Они весело выпивают, закусывают красной гурийской капустой и ждут, когда им принесут еду – филе «по-Суворовски». Тут к их столику подошел официант Боря и, наклонившись к Кокиному уху, тихо сказал:

– Там у входа тебя дама спрашивает.

– Дама? – переспросил Кока. – Действительно, дама?

– Дама, дама, – успокоил Боря и подмигнул.

– Я на минутку, – сказал Кока друзьям и вышел. Возле входа в ресторан, у телефона-автомата, стояла Маша и улыбалась.

– Вы? – счел нужным удивиться Кока. – Это вы меня вызвали? – Он глупо оглядел коридор, будто там был еще кто-то, кто его вызывал, а затем спрятался.

– Да бросьте, – вдруг очень просто сказала Маша, – вы же знаете… Это я была у вас тогда, вы правильно догадались. А сегодня я одна дома. Муж уехал, и я хочу вас видеть, хочу, чтобы вы пришли. Вот адрес. – Маша сунула в руку остекленевшего Кости бумажку и, все так же улыбаясь, быстро вышла. А он так и стоял минут пять, только качая головой и держа перед собой бумажку, пока не услышал чей-то чужой, хриплый голос, который сказал: «Да-а-а! Ни фига себе!» Это был его собственный, Кокин голос, который он не сразу узнал. Он все стоял и все не мог решить, как к этому относиться, ехать или нет, и вдруг поймал себя на том, что он боится. Да, да, именно побаивается. Странно… чего? Боится ехать туда? Ее квартиры? Или опасается этой женщины? Что это?..

– Да что за черт! – сказал он себе еще через десять минут оцепенелого стояния и двух выкуренных сигарет, – поеду и все, конечно, поеду! Идиотская трусость какая-то! Она мне нравится? – Нравится! Я хочу с ней быть? – Хочу! Так какого черта!.. Тем более, что муж уехал и квартира свободна.

Кока себя убедил. Он вернулся в ресторан, выпил еще рюмку водки, был рассеян, сказал друзьям, что должен их покинуть, ничего не стал объяснять, вышел, поймал такси и поехал туда, куда вела его записка, все еще зажатая в руке и пахнущая какими-то тревожными духами.

Несомненное влияние М.Булгакова, не правда ли? Я мог бы написать «странными», «нервными», словом, поискать другой эпитет, но… решил оставить «тревожные духи». Их так немного, кто «оказывает влияние», заставляет себе подражать, так что – пусть влияет. Я прощаю себе эту мимолетную слабость, простите и вы, если можете. И, поскольку я уже все равно в этом влиянии признался, назовем следующую главу так:

Настало время рассказать о ней, а заодно и о Машином муже; их доме и их круге; обо всем этом «высшем свете», чтобы стали понятны и бриллианты, и ее образ жизни, и некоторые особенности ее характера.

Муж Маши был известным музыкантом, скрипачом. Ансамбль, в котором он играл, шесть-семь месяцев в году гастролировал за рубежом, поскольку классическая музыка там пользуется гораздо большим спросом, чем здесь, и, значит, Машин муж объездил уже почти весь мир. Впрочем, им иногда приходилось радовать своим искусством и жителей Тюмени или Брянска. Это был крупный мужчина с широким тазом, узкими плечами, а также с большими, пухлыми и всегда теплыми руками. Он всегда был очень приветлив и всегда при встрече всех целовал, даже если вчера с этим человеком виделся. А если не целовал, то неизменно протягивал вялую руку для рукопожатия, и пожимать эту руку было так же приятно, как связку подогретых сарделек.