побледнел, а профессор Бэрримор, не успевший еще ответить комиссару Мегре, как собирался, сказал:

— Это, Холмс, называется просто: конспирология.

— А что плохого в конспирологии? — поинтересовался сыщик с Бейкер-стрит.

— Теория заговоров, Холмс, — положительно Бэрримор в окружении сыщиков чувствовал, что читает лекцию нерадивым ученикам, — не имеет отношения к науке. Видите ли, ученый Рассел (не покойный сэр Уильям, а Бертран Рассел) снабдил нас замечательной теорией чайника.

— Я говорил вам, Мегре, — оживился Лестрейд, — что у них тут есть теория чайника. Вы послушайте, чем они тут занимаются!

— Познакомьте нас с этой теорий, Бэрримор, — сказал Холмс, — люблю учиться.

— Это просто, — поучительно сказал Бэрримор. — Бертран Рассел (не покойный сэр Уильям, а великий позитивист Бертран) настаивает на том, что, если вы что-то утверждаете, вы должны сперва это неопровержимо доказать, прежде чем ждать опровержений. Например, вы утверждаете, что по орбите вокруг Земли летает фарфоровый чайник. И требуете, чтобы я это опроверг. Но сперва вы должны мне доказать, что чайник там летает.

— Простите, но какая связь с летающим чайником (а я не знаю, летает ли чайник по земной орбите, но возможно, так оно и есть) и тем обстоятельством, что в колледже заговор? Вы в свою очередь должны мне доказать наличие такой связи.

— Связь простая: если вы утверждаете наличие заговора среди нас, вы сперва должны предъявить факты, а уже потом обвинение.

— Обвинение — забота судьи. Я могу указать на заговор и причем без тех фактов, которые вы сочтете убедительными.

— Нонсенс, Холмс, — это противоречит правилу чайника.

В этот самый момент Холмс привстал с кресла, очевидно, чтобы попросить у Мегре табак, и неуклюжим движением опрокинул чайник с кипятком на философа.

— Аааааа! — дикий крик философа ошеломил рабочую группу. Бэрримор прыгал на одной ноге по пабу.

— Что с вами? — поинтересовался Холмс, раскуривая свою погасшую трубку.

— Вы вылили мне кипяток на ногу! — кричал Бэрримор. — Это, знаете ли, возмутительно!

— Вы так утверждаете? Мне кажется, это своего рода конспирология, профессор.

— Холмс! Вы заходите излишне далеко, — заметил майор Кингстон.

— Как, и вы тоже, майор? И вы поддерживаете огульное обвинение? Не ожидал. Зачем же мне отпираться от сделанного? Впрочем, если вы не можете доказать свою гипотезу, вероятно, дело закрыто.

— Я, признаться, смотрел в другую сторону, — сказал майор, — но факты говорят за себя.

— Извольте их предъявить, — клубы дыма ровными кольцами шли к потолку.

— У Бэрримора ожог.

— Я ходить не могу! — кричал философ, прыгая.

— Досадно. Но при чем же тут я?

— Этот ожог от кипятка.

— Не уверен. Но допустим. Гипотетически. Гипотеза номер два.

— Кипяток из чайника, — укоризненно сказа майор.

— Очередная гипотеза. Но извольте, пусть будет сразу три гипотезы.

— Кипяток из чайника вы вылили на ногу Бэрримору.

— Неужели?

Холмс снял крышку с чайника, чайник был пуст.

— И где же тут кипяток, майор? Как видите, чайник пуст.

— Вы воду вылили!

— Позвольте, как я могу согласиться с выводом, основанным на трех гипотетических утверждениях? Факты таковы: у Бэрримора ожог на ноге, а на столе пустой чайник. Не знаю убедило ли вас правило чайника, джентльмены. Но я остаюсь при своем мнении: в колледже заговор.

Глава 4

Пора было, однако, и к допросам приступать.

Чаепития в пабе и рассуждения общего характера, это, конечно же, приятно, но имеется и скучная методичная работа, ее тоже надлежит выполнить.

Протокол допросов взялся вести Лестрейд, в присутствии корифеев не претендовавший на большее. Отговорился он просто:

— Мы в Скотленд-Ярде, — сказал инспектор с хищной улыбкой, — такие методы дознания применяем, что академикам может не понравиться.

Мегре и Холмс условились о порядке ведения следствия. Холмс должен допросить философа-экзистенциалиста Бенджамена Розенталя, беглеца из Третьего рейха, а потом наступит черед и Сильвио Маркони, специалиста по Данте. Мегре же будет беседовать с русским медиевистом Эндрю Вытоптовым и с позитивистом Хьюго Бэрримором. Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы Бэрримора допрашивал Холмс: история с чайником вряд ли забудется так скоро — позитивист передвигался прихрамывая, а в присутствии Холмса хромота его показательно усиливалась.

Допросы Анны Малокарис и Лауры Маркони сыщики решили провести сообща. Полковника НКВД Курбатского, специалиста по любовной лирике Байрона, решено было допрашивать вчетвером — с участием Лестрейда и майора Кингстона. Что же касается допроса самого майора Кингстона и дамы Камиллы, касательно их местопребывания в день убийства, то расспросы велись как бы между прочим, не формально. Холмс за завтраком поинтересовался у майора, как тот провел злополучный день, и майор, привстав над яичницей с беконом, отрапортовал по-солдатски аккуратно, отметив не только часы, но даже и минуты. Мегре осведомился о том же у дамы Камиллы, и мастер колледжа, снисходительно улыбнувшись, отослала парижанина к своему секретарю: у того, мол, имеется подробное расписание, а сама дама такие пустяки запомнить не в силах. И Мегре с пониманием склонил голову.

Итак, на допрос к Холмсу вызвали экзистенциалиста, жертву антисемитизма и ненавистника гитлеровского режима — профессора философии Бенджамена Розенталя.

Готовился к разговору с ним сыщик основательно. Еврейский вопрос не входил в круг интересов детектива с Бейкер-стрит, и, чтобы обладать достаточной информацией, Холмс всю ночь перед разговором провел с книгами, взятыми в Бодлианской библиотеке. На столе подле трубки и пачки с голландским табаком громоздился неудобный в перелистывании Талмуд, а рядом стопка книг не столь массивных: Маймонид, Иосиф Флавий и сочинения сиониста Жаботинского. Заглянул Холмс и в роман Дизраэли «Сибилла», полагая отыскать там какую-нибудь любопытную деталь касательно еврейского менталитета, но роман оказался скучен. Холмс хотел было поручить разыскания инспектору Лестрейду, но вспомнил неприязнь инспектора практически к любому печатному слову и от намерения отказался. На сочинении премьер-министра иудейского происхождения сыщик поставил крест, впрочем, и Талмуда с Маймонидом ему на ночь хватило в избытке. Под утро Шерлок Холмс вспомнил о своем самонадеянном заявлении: мол, оксфордское дело всего на три трубки — и с досадой признался самому себе, что только на историю еврейского народа у него ушло никак не меньше шести трубок. А все еще оставались белые пятна: кем приходится производитель бритвы Филипс возмутителю спокойствия Карлу Марксу и какова в действительности роль Синедриона в распятии Иисуса. Шерлок Холмс пообещал себе вернуться к этим вопросам сразу по окончании расследования.

А к девяти часам утра к нему явился Бенджамен Розенталь.

Облик и манеры Шерлока Холмса слишком известны, чтобы описывать их в очередной раз. Скажем лишь, что с годами стиль общения Холмса, и без того вызывавший нарекания, сделался еще более нетерпимым. Что касается его собеседника, философа Розенталя, то последнего