обсуждать. И так ясно. И вот я понял, что вы так же, как свою науку обустроили, так и это дело перегрузили подробностями. Вам все было мало! Не поленились в парижский ресторан «Максим» забросить бумаги про Вытоптова… Не поленились советского полковника НКВД сочинить… и ведь вы ничего не боялись! Отлично понимали, что любое обвинение развалится — никто не пострадает… Следствие сойдет с ума — и закроется… Так ведь наука и делается… Эх, господа…

И горестным голосом инспектор закончил свою речь:

— Так ведь и вся жизнь наша устроена. Речи говорят, партии выдумывают, за что-то там борются. Вот и война скоро будет. И людей много убьют. И все это как пояснения к комментариям — идет помимо нас и не про нас. Нас убивают, зовут на демонстрации, против кого-то, за кого-то… А обворуют все равно. Дело закрыто, леди и джентльмены. Вы все свободны.

— Свободны? — спросил майор Кингстон. — И даже Том Трумп?

— Вы и впрямь хотите начать процесс, майор? — устало спросил Лейстрейд. — Отпустите Тома. Он никому не расскажет про клей. Хотите совет, Том? Поезжайте в Америку. Начните новую жизнь.

— И поеду, — с отчаянием сказал Том Трумп, — вот возьму и поеду. У меня сынишка маленький, Дональд. Пусть хоть мальчишке повезет.

— И правильно. Нам пора на поезд, коллеги, — и Лестрейд показал расписание Холмсу и Мегре. — Мы пообедаем на станции. Там неплохие камберлендские сосиски. Мне в семь надо быть в Лондоне. Приезжает теща, и если я ее не встречу… эх, что тут говорить.

— Пора, — согласился Холмс, — Впрочем, одна деталь. Я был официально нанят для расследования. Вот мой счет, господа. Прошу оплатить. Я человек небогатый.

— Мой гонорар переведите на счет комиссариата, — сказал Мегре, — он вам известен. В путь!

— И последнее, — сказал Лестрейд с порога, — сдайте бритву и чайник в музей философии. Пусть студенты учатся. Дураков нечего жалеть.

Конец.