Прошлым летом сгинул без вести его единственный белобрысый сынишка, отправившийся за раками. Ванька потом весь ставок раз десять обошёл, голос сорвал, тоскливым криком глотку надсаживая, а остров вообще на карачках исползал. Не нашёлся мальчонка, как в воду канул. Утоп, давно догадывался Ванька, хотя людям никогда не признавался в этом. Он и к рыбалке пристрастился, чтобы реже смотреть им в глаза.

Тяжело было ему жить с таким страшным знанием, почти невмоготу. И без жены, которая зачахла в одночасье, тяжело. Дочь Варенька уже взрослая совсем стала – в университете училась. Лето она, правда, старалась с отцом проводить, но осень, зиму и весну надо было в одиночку как-то перетоптаться.

Лишь на островке, пригорюнившись с удочкой, Ванька понемногу оттаивал сердцем. Ощущалось тут смутно присутствие маленькой родной души, незримо обитавшей где-то совсем рядом. Камыш зашуршит, а Ваньке чудится детский шёпот. Стрекоза на шею присядет – как вроде кто-то пальчиками прикоснулся.

Ставок забрал сынишку, в этом Ванька почти не сомневался. А взамен открыл местечко, где клёв с утра до вечера, словно рыбу кто-то сюда специально приваживает. Много раз Ванька порывался понырять под обрывчиком, да духу не хватало. Вот и сидел на бережке со своей удочкой, неподвижный, словно могильный камень.

Появился улов – не переводилась с той поры и водочка, к которой Ванька пристрастился не меньше, чем к рыбалке. В полдень он, как обычно, вынес полное ведёрко на шоссе, чтобы продать за сколько придётся. Городские парни, притормозившие рядом, богатый улов ссыпали на обочину, а выбрали одного только большущего краснопёрого окуня. Зато дали за него целую литровую бутылку иностранной водки, чистой как слеза. Как тут не выпить? Дивясь странным покупателям, Ванька прихватил снасти и вернулся на островок – вроде как рыбалить, хотя уже знал, что напьётся, крепко напьётся. Хлебнёт из горлышка горькую и забормочет, уткнувшись пустым взглядом в воду: эх, сынок, сынок… Опять хлебнёт и опять забормочет. Вот и вся пьянка.

А дальше все пошло не так, как всегда. Не развалился Ванька на травке, не захрапел. Просто, просидев несколько часов кряду на самом солнцепёке, сделался вдруг вялым и каким-то помертвевшим, хотя окружающее воспринималось как раз непривычно ярко и живо. Солнце голову напекло? Он с трудом поднял чугунную голову к небу, прищурился и, прежде чем в глазах померкло от невыносимо яркого света, успел отметить про себя схожесть солнечного диска с сияющим ликом, склонившимся над ним.

Потом под сомкнутыми веками в багряной тьме поплыли оранжевые круги, замельтешили зеленые козявки. И незнакомый голос вдруг забубнил на ухо что-то про сборище сатанинское, про десятидневную скорбь и всякие напасти. Не было сил даже помотать головой, отгоняя это наваждение. Приходилось слушать, как будто радио в голове включили.

– Побеждающему дам белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает. И власть дам ему над язычниками.

И будет пасти их палкою железной…

Тембр и заунывные интонации этого голоса чем-то напоминали звучание похоронного оркестра с его надрывно фальшивящими трубами. Таким грозным и скорбным был голос, что Ванька, боясь свихнуться от тоски, все же сумел разомкнуть отяжелевшие веки.

Никого перед ним, конечно, не оказалось, лишь стеклянная гладь воды бесстрастно отражала перевёрнутый вверх дном мир.

– Э! – нерешительно воскликнул Ванька. – Кто здесь шуткует?

– Иди и смотри! – строго велел голос.

– Куда идти-то?

– Сиди, тебе сказано. Просто сиди и смотри.

– А, тогда ладно.

Преодолевая обморочную слабость, Ванька устремил взор на дамбу, по которой проходила грунтовая дорога от шоссе к дачному посёлку. Там было пока пусто, но чудилось, что к ней приближаются невидимые всадники.

Нет, как вскоре выяснилось, это был не глухой топот конских копыт. На дамбу, хрустя гравием и фырча моторами, неспешно въезжали один за другим три автомобиля, направлявшиеся в сторону посёлка.

Первой шла, норовисто покачивая массивным крупом, красная иномарка с олимпийскими колечками на сверкающем радиаторе. Сквозь открытое окно можно было рассмотреть рыжеватого спортивного парня, держащего перед собой зачехлённый карабин с таким удалым видом, словно это был меч в ножнах. Его крупная фигура заслоняла водителя, но Ванька догадывался, что второй седок ни в чем не уступает первому: такой же здоровый, самодовольный и наглый.

Когда из-под машины с резким хлопком вылетел камушек, Ванька невольно втянул голову в плечи, решив, что началась пальба. Пока, слава богу, обошлось, но оружие ведь с собой возят, чтобы стрелять.

Едва не касаясь бампером кормы алой иномарки, следом полз тупорылый вороной джип. Правивший им человек тоже ехал с опущенными стёклами. Он прижимал плечом к уху трубку с антенкой и раздражённо орал в неё на всю округу:

– Громче!… Что?… Какая, на хрен, пшеница? Я тебе про ячмень толкую – тысяча тонн на колёсах!…

Ванька сразу опознал в крикуне нового обитателя дачного посёлка, купившего здесь недавно сразу два участка и затеявшего грандиозное строительство.

С завтрашнего дня и Ванька будет там работать, чтобы Вареньке хотя бы на новое платьишко деньжат наскрести. И теперь он приглядывался к будущему хозяину с опаской. Сразу видно, что мужик этот из числа тех, кого принято называть… круглыми? Нет.

Может, крупными? Опять промашка… Ванька поднапрягся и вспомнил: крутыми их зовут, вот. Понятное дело, что этот, в джипе, тысячами тонн зёрна ворочает. Морда – о-го-го какая здоровенная. Такому бугаю зёрна много требуется, будь то пшеница или ячмень.

Проводив взглядом чёрный джип, Ванька переключил внимание на последнюю машину, следовавшую поодаль. Она, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, была не то чтобы белой, а бледной, как… лицо покойника в гробу. Сравнение, невольно всплывшее в Ванькином мозгу, заставило его невольно поёжиться. Чтобы прогнать глупые мысли, он попытался разглядеть седока светлого автомобиля, но взгляд его наткнулся на непроницаемо-тёмные стекла. Складывалось впечатление, что внутри вообще никого нет, а «жигуль» катит сам по себе, куда фары глядят.

Когда кавалькада разномастных автомобилей миновала дамбу и скрылась из виду, Ванька с изумлением обнаружил, что его колотит противная мелкая дрожь, похожая на озноб. На солнце наползла невесть откуда взявшаяся туча, а усиливающиеся порывы ветра уже вовсю теребили камыши и пускали серебристую рябь по воде, заставляя пёрышко поплавка раскачиваться в обманчивой пляске. Вместо того чтобы бестолково дёргать удочку, Ванька истово приложился к бутылке и засобирался восвояси. Он сдерживал себя, но все равно излишне суетился и спешил. Точно убегал от близкой опасности.

Когда через полчаса он, переправившись на «большую землю», неуверенно брёл в сторону шоссе, за которым лежала его деревенька, неожиданно грянула гроза. Только что ветер выворачивал тополиную листву наизнанку, гоня по дороге сломанные ветки и пыль, а через мгновение на иссохшую до трещин землю обрушился белый ливень – непроглядный, как туман. Гремело, сверкало, шумело. Гроза пришлась очень кстати, загасив огонь, расползавшийся по жухлой траве островка вокруг брошенного Ванькой окурка. Всего-то и успели жадные языки пламени оставить мёртвую проплешину на берегу да облизать до черноты листья деревца, под которым было так славно дремать в тенёчке между утренними и вечерними зорьками.