Однако Ив даже не моргнул под ее суровым взором, и от этого Мэксин занервничала гораздо сильнее, чем от слов старого лакея. Боже Всевышний, да может ли это быть правдой?

— Сын Оноре Малро, — повторил он так уверенно, что поколебалась даже суровая гувернантка. — Я сам видел их в саду. Своими собственными глазами.

— Чепуха какая! — звонко щелкнув пальцами, отрезала ирландка, — В этот жуткий октябрьский холод? Ни за что не поверю!

Еще бы! Ведь первый опыт ее любимой девочки должен был прийти во время свадебной ночи, в прекрасной опочивальне, которую украсит сама Мэксин своими руками. Она жила с этим семейством с момента рождения их первой дочери, Джулианы. И, Бог даст, останется с воспитанницами до самого последнего своего вздоха.

Бедные девочки. Обе они так хрупки и беззащитны. Так заброшены. Их мать была весьма легкомысленной особой, гораздо более увлеченной балами, чем заботой о собственных детях и мыслями об их благополучии.

— Я знаю, никто не сумеет позаботиться о них лучше тебя, Мэксин, — однажды сказала хозяйка, целуя обеих укладывавшихся спать малюток. (Она торопилась успеть к очередному котильону.)

Сама Мэксин была в то время еще совсем молодой женщиной, не успевшей даже пережить период собственных увлечений. В тот вечер будто холодные пальцы ужаса пробежали вдоль ее позвоночника. Ведь с этими беззаботными словами мать передала в ее руки, словно какие-нибудь четки, с которыми она молилась перед сном, жизни двух беспомощных созданий!

Ирландка распрямила плечи и немедленно ощутила резкую боль в шейных позвонках — несомненный признак того, что ее молодость давным-давно прошла и старость уже потирает руки, готовясь принять ее в свои холодные объятия. И все же Мэксин не о чем было сожалеть. Она прожила достойную жизнь и всегда честно выполняла свою работу. Она любила девочек всей душой. Бог простит ей, что Изабель занимала немного большую часть в ее сердце, чем старшая принцесса. Но Джулиана была выдержанной и послушной девочкой, у нее и так все будет хорошо.

А вот Изабель… Ею владели эмоции столь же огненные, как и ее темные очи, и, по мере того как Ив продолжал свой рассказ, гувернантка понимала, что его слова вполне могли оказаться правдой.

— Я видел мадемуазель прошлой ночью своими собственными глазами, — холодно и спокойно, как всегда, повторил Ив. — У нее на платье, сзади, были пятна от травы, а на лице такая улыбка, которая могла означать только одно.

Мэксин выпрямилась во весь рост и пристально взглянула в лицо чванливому дворецкому.

— Совпадение, — произнесла она таким тоном, будто сама верила в совпадения. — И ты очень меня обяжешь, если оставишь свои гнусные домыслы при себе. — Тут она снизила тон и склонилась совсем близко к Иву. — Скажи только слово об этих глупых подозрениях кому-нибудь из слуг, и я тебе башку оторву.

— Я никогда не сплетничаю с прислугой, мадам, — презрительно фыркнув, ответствовал старик. — Я просто говорю правду.

С этими словами он повернулся и скрылся в кухне, оставив Мэксин с ощущением очень близкой беды.

Изабель подошла к столу и знаком отпустила горничную. Она решила справиться без посторонней помощи, чтобы вдоволь, не стесняясь собственного аппетита, насладиться яйцами и балыком. Вдруг на входе в зимний сад она заметила Бронсона, того самого нахального американца, который досаждал ей весь день накануне. Сегодня он казался совсем иным, не то что во вчерашнем парадном костюме. Темные волосы свободной волной спускались на лоб, довольно грубо очерченный, но по-своему весьма красивый. Даже на большом расстоянии Изабель заметила живой блеск изумрудно-зеленых глаз. «Контактные линзы, — мысленно фыркнула она. — Не могут радужные оболочки быть такими яркими».

Однако что за смешная самоуверенность у этого человека! Изабель уже знала, что американцам вообще неведомо чувство поражения. Такого слова просто не существует в их словаре. Но стоило лишь взглянуть на входящего Бронсона, чтобы сразу понять: это не тот человек, который смирится с неудачами.

Изабель кивнула ему и, не смущаясь посторонним присутствием, положила себе отнюдь не скупую порцию фаршированных яиц.

— Не стесняйтесь, ради Бога. — С этими словами Бронсон вымучил из себя поклон, который больше смахивал на карикатуру. — Мне нравятся женщины с хорошим аппетитом.

От неожиданности Изабель даже позабыла о медовом хлебце, который только что собиралась взять с подноса.

— Мне нет дела до того, что вам нравится и что не нравится в женщинах, мистер Бронсон.

— Как вам будет угодно, — ответил он и, протянув руку позади Изабель, взял себе тарелку.

Девушка с завистью наблюдала за тем, как он щедро нагружает тарелку всякой всячиной.

— Не торопитесь. Вы сможете подойти за добавкой, — бросила она через плечо. — Никто не станет бить вас по рукам.

— Спасибо, — отозвался он, шагая рядом с Изабель к большому столу, стоящему ближе к входу. — Я, наверное, так и сделаю.

Она постояла, ожидая, что Бронсон отодвинет ей кресло. Но он, пребывая в бодром настроении и позабыв обо всем на свете, кроме своего завтрака, уселся и посмотрел на еду так, словно готов был нырнуть в эту груду вкуснятины. Вдруг его внимание привлекло многозначительное покашливание девушки.

— Да вы садитесь, — сказал он. — Все остывает.

— Но мой стул.

Бронсон посмотрел на противоположное кресло.

— Людовик Четырнадцатый, да?

Ворча проклятия на французском и итальянском одновременно, Изабель сама схватилась за резную спинку. Покрасневший как рак дворецкий опрометью выскочил из алькова, но Изабель жестом отпустила его.

— Если вы хотели, чтобы я отодвинул вам кресло, сказали бы просто.

Девушка гневно глянула на американца.

— Настоящего джентльмена не обязательно просить о таких вещах.

Бронсон стремительно расправился с круассаном, прежде чем спросить:

— Вы говорите о своем дружке Эрике?

— Эрике? — округлив глаза, переспросила Изабель. — Вы имеете в виду сына Оноре Малро?

«Вот так. Отлично, — подумала она, отметив про себя, что голос ее прозвучал совершенно как надо, не слишком наигранно и не слишком лукаво. — Ему нипочем не догадаться, что стоит за этим вопросом».

— Ну да, — ответил американец. — Я говорю про того паренька, с которым вы спите.

Изабель почувствовала себя так, точно ее уличили в страшном преступлении.

— Да как вы смеете намекать на подобные вещи?!

— А я и не намекаю, — заявил Бронсон, отхлебнув кофе. — Просто констатирую факт.

— Вы же ничего обо мне не знаете, — заливаясь румянцем, сказала Изабель. — Вы просто не можете знать, с кем я провожу свободное время.

— Ошибаетесь, принцесса. Мне доподлинно известно, чем вы занимались прошлой ночью.