— Кто там? Не бойся, я ничего тебе не сделаю! — послышался веселый голос еще до того, как блеснул глазок, повернулся в замке ключ и звякнула цепочка.

Открыла маленькая женщина, ее фигура не соответствовала ее звучному имени и фамилии. На ней было платье из натурального шелка старинного покроя, слишком большое для нее, соломенная шляпка с загнутыми вверх передними полями, на шее — двойная нитка перламутровых бус. Несмотря на все эти праздничные аксессуары, в руках она держала фартук и что-то похожее на нож, из тех, которыми пользуются для разрезания бумаги. Она слегка вытягивала шею и щурилась, как это свойственно близоруким людям.

— Извините, — улыбнулась она смущенно, с раскрасневшимся лицом. — Мне только что прислали из антикварного магазина несколько неразрезанных экземпляров.

— Прошу вас, проходите, давайте сядем в той комнате, где у меня библиотека, — повторяла она, ведя за собой молоденькую гостью. — Да, я и есть госпожа Наталия Димитриевич. Точнее говоря, барышня Наталия Димитриевич. Я не была замужем. Тем не менее прошу вас так меня никогда не называть. Теперь, в мои годы, это звучало бы странно...

Пройдя из обставленной полумраком прихожей прямо, а потом направо через раскрытую настежь двустворчатую дверь в комнату с книгами, Елена почувствовала себя так, словно оказалась в саду, хотя вокруг не было ни одного растения, за исключением стоявшего в вазе букета ярких оранжевых осенних цветов. Откуда же такое чувство, спрашивала себя девушка и позже, из месяца в месяц находя все новые и новые, цепочкой цеплявшиеся друг за друга объяснения.

Может быть, оно возникало из-за заливавшего все вокруг света, которому не мешали крупно набранные и никогда не закрывавшиеся шторы. В комнате буквально роилось сияние, на восточной стороне ее было огромное окно, каждая из пяти створок которого была разделена оконным переплетом на девять небольших одинаковых квадратов, поэтому само собой напрашивалось сравнение с оранжереей ботанического сада, в которой вместо растений вызревают книги.

Теперь уже трудно было сказать, в чем здесь было дело, но, возможно, впечатление сада возникло у нее и благодаря густой и вьющейся, как виноградная лоза, череде названий, протянувшейся по всему пространству стен от потолка, по-старинному высокого, с затененными углами, до немного рассохшегося паркетного пола, ничем не застланного, благодаря чему был виден орнамент, мастерски выложенный из красного дерева разных оттенков. Узорчатая пестрота названий с первого взгляда не поддавалась расчленению, но большинство книг здесь было в двух или нескольких одинаковых экземплярах, так же как и в природе то там, то здесь постоянно встречается подорожник, а где-то настойчиво торчат колючки кизила. Это была виноградная лоза, в переплетениях которой девушка тут же заметила и роскошные названия на английском и других иностранных языках; в отдельной застекленной вертикали полок находились книги, похожие на экзотические, заморские растения, требующие особого ухода и определенных климатических условий. Для того чтобы добраться до самых верхних рядов книг, имелись передвижные лестницы, похожие на те, что применяют для обрезки или прививания фруктовых деревьев, так что разрезание новых книг казалось Елене делом, предпринимаемым для достижения похожего результата.

Кроме того, впечатление оранжереи усиливалось и за счет неожиданно скромной меблировки, в сущности, здесь были только плетеные кресла с высокими спинками и подлокотниками. Всего лишь четыре садовых кресла, небрежно стоявшие вокруг торшера с пергаментным абажуром и легкого овального столика с резными ножками, похоже от совершенно другого гарнитура. Размеры столика вполне позволяли, в зависимости от времени года, поставить вазу с всегда свежим букетом мимозы, сирени, роз или тех самых ярко-оранжевых осенних цветов; подать чай; положить очки или книгу, которую в данный момент читали. На единственной не занятой полками части стены над невысокой печью, облицованной изразцами зеленоватого оттенка, висели часы с гирями в виде шишек и с такими ленивыми стрелками, что требовалось немало времени, чтобы понять, работают ли они вообще.

Но и тогда, в тот день, и позже, на протяжении месяцев пребывания в доме старой дамы, девушка воспринимала библиотеку как сад прежде всего из-за самой Наталии Димитриевич. Эта весьма пожилая, но прекрасно сохранившаяся дама, заходя сюда, вытирала ноги о коврик, лежащий перед дверью. Всегда нарядно одетая, так, как другие дамы одевались для выхода в гости, непременно в шляпке и нитяных перчатках. И все это только для того, чтобы праздно помечтать в загадочной прохладе тысячелистого тенистого дерева. Или же терпеливо ухаживать за клумбами и кронами; грустить перед опустевшим местом, словно возле срезанной ветки; находить общий язык с каждым новичком; перебирать и выставлять на солнце древние, хранящиеся в глубинах полок издания; заботливо защищать хрупкие листья от болезни распада; пригнув голову, прислушиваться, не раздастся ли откуда-нибудь шуршание книгоедов, этой зловещей разновидности моли, бумажных вшей, жучков или какого-либо другого вредителя; поглаживать ладонью позолоченные корешки и обложки, глубокое узорное тиснение, крошечные поры гравюр и паутинки виньеток, переплеты всех видов — и из простого шершавого картона с застрявшими в нем деревянными занозами, и из обычной американской холстины, и из розоватого шелка, и из зрелого бордового плюша, и даже романтические обложки из накрахмаленного поентлеса, и, наконец, по-царски роскошные переплеты из красного сафьяна.

И даже их сегодняшний разговор начался в соответствии с Елениным восприятием пространства этой комнаты.

— Здесь коренится ствол моей жизни... — старая дама сделала неопределенное движение рукой.

— К сожалению, никуда дальше он не разветвился, годы и годы я провела в одиночестве, — добавила она и вздохнула.

А дальше все потекло без остановки. Госпожа Наталия оживилась и кратко высказала свои пожелания. Служба вовсе не должна была отнимать у Елены целый день. Она могла бы выглядеть приблизительно так: поболтать за чашкой жасминового чая, молча послушать, как потрескивает фарфор кобальтового сервиза, пересчитать созвездия, изображенные на блюдцах, иногда, очень редко, совершить совместный выход в ближайший храм Святого Марка на богослужение в день Святого Иоанна, по большим церковным праздникам или наутро после явления во сне святой Параскевы. По правде говоря, ноги теперь служат ей не самым лучшим образом, да и вообще, она не очень большая любительница прогулок, всего уже насмотрелась. И вдоль, и поперек.

— Вот до сих пор! — произнесла она и крепко зажмурила глаза, словно не собираясь их больше открывать.

Бывают такие люди, общий вид которых подчинен лишь одной определенной части их лица или тела — сросшимся бровям, выступающим скулам, любопытным губам, покатым плечам, несоразмерным бокам или плоским ступням. Наталия Димитриевич, несомненно, относилась к таким людям. Главным в ее внешности были большие спокойно-зеленые глаза. Лишь после того, как она зажмурилась, стало видно, насколько она дряхла. Кроме судорожно сомкнутых глаз и отдельных морщин, все лицо ее преобразилось в одно переплетение прошлых времен. Более того, Елене показалось, что госпожа Наталия стала еще меньше, что она превратилась в сморщенный и ссохшийся комочек жизни. Платье старинного фасона походило на увядший стручок фасоли. И одновременно все эти потрясшие ее признаки необратимой старости настолько глубоко растрогали и взволновали девушку, что из всего последующего разговора она запомнила только свое окончательное согласие и детское восклицание госпожи Димитриевич: