у него дворянства ни молдавского, ни турецкого, ни греческого. Был он безроден. Достигнув умом и коварством княжеского трона, он мечтал стать дворянином по всем правилам закона. Он мог купить любой титул, мог присвоить, мог состряпать подложные грамоты, но ему, не верящему ни одному человеку на земле, нужна была хоть какая-то опора, незыблемая точка. И точку эту он видел в дворянском звании, которое было бы наследственным для всех его многочисленных отпрысков.

Молодой Потоцкий удивился просьбе господаря, а князь Дмитрий хоть сегодня же готов был в путь, в Польшу, хлопотать перед сенатом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

— Здравствуй, пан сотник! — отец поднял большие свои руки, которые при неровном свете факела показались Тимошу крыльями.

Обнял отец ласково, по-матерински. Усадил на лавку, сам сел напротив, придвинувшись к сыну веселыми родными глазами.

— Чуешь? Сотник, говорю! Чигиринский.

Тимош и обрадовался, и застеснялся, голову набычил.

— Серебро, все двадцать бочек, закопал там, где ты указал. Лошадей поставил, каких в старых конюшнях Конецпольского, каких по казачьим дворам, покуда новых конюшен не построим. Спросить тебя не мог по дальности твоей. Конюшни я велел строить большие и добрые, как у самого Потоцкого. Кони турецкие, цена им дорогая.

— Молодец! — отец улыбнулся, а Тимош просиял.

— Сундуки с платьем частью в доме оставил, частью закопал под навесом. Двенадцать оставил, двенадцать закопал.

— Как с Тугай-беем ладил, с Федоренко, с казаками?

— Не знаю, чего они скажут, а я скажу — все у нас ладно вышло. С командирством своим я не лез. Правда, когда к Яссам двигались, торопил, наказ твой исполнял, а на войне и казаки, и татары знают, что делать. Врага было немного, наш приход его напугал. Сначала мы разогнали передовой отряд, а потом схитрили. У валашского князя наемники были и сборное войско, из своих валахов и из тех, кто перебежал к нему от господаря Лупу. Чтоб людей не терять, ударили мы по ополчению. Оно не столько от потерь, сколько от страху перед конницей Тугай-бея рассеялось, поломало строй наемникам, и те ушли. Вот и вся война.

— Татары грабили?

— Грабили.

— А наши, казачки?

— Казаков от грабежа Федоренко удержал.

— Один Федоренко?

— Так и я тоже.

— Хорошо, — сказал отец и вдруг нахмурился, полез за пазуху и — бац по столу!

Перед Тимошем лежал изумрудный перстень господаря Лупу.

— Это как же? — изумился Тимош.

— Рассказывай.

Тимош дернул плечами.

— Господарь мне его дал. Позвал меня с пира и говорит: «Передай твоему отцу, что он брат мне, что за скорую помощь почитаю себя в неоплатном долгу, а потому готов исполнить любую волю брата моего. Это он при всех говорил, а когда были с глазу на глаз, велел тебе передать, чтоб хану ты не верил, что он замышляет против тебя многие предательства, и московским боярам чтоб тоже не верил. Они украинский вольный народ хуже поляков на цепь посадят. Когда бокал за вечную дружбу пили, он тебя назвал князем Украины.

— Нет князей на Украине! Я — гетман! — сверкнул глазами отец.

— Не решился я против слова сказать.

— Ну, а про перстень-то что?

— Выпил я кубок, а на дне — вот оный. Господарь Лупу говорит: «Это тебе на дружбу!» Я взял. Да ведь не при всех даден, а как бы украдкой. Когда шли мы обратной дорогой, в дождь попали, а тут большой постоялый двор. Я и кинул перстень корчмарю, чтоб всех напоил.

— Так, — сказал Богдан, поглаживая усы. — За добрые твои дела ты уже награжден. Тебе семнадцати нет, а уже — сотник. За то, что умеешь ладить с людьми, не выпячиваешься где зря, за это тебе тоже будет награда. Но и за дурость получи.

— За какую дурость-то? — спросил Тимош, зыркая на отца исподлобья.

— Знай, что не всегда молчание — золото. Свой кремень не только в себе нужно хранить, но иной раз и треснуть им не грех, чтобы искры сыпались. Нет князей на Украине, были, да выставили мы их, того же Вишневецкого! Это одна дурь. А другая — перстень, царский подарок ни во что поставил при всех.

— А как же он у тебя-то очутился? — спросил Тимош.

— Будешь на моем месте, научишься чудеса творить… А теперь выбирай: кулаком тебя треснуть, палкой или плеткой?

— По скольку раз? — спросил Тимош.

— Три раза для памяти положено.

— Тогда давай и кулаком, и палкой, и кнутом, мало меня, видно, пан Комаровский потчевал.

Пропастями стали глаза Богдана.

Потупил голову.

— Верно, сын! Без битья обойдемся. Возьми на лавке кунтуш, а вот тебе сабля.

Камнями и золотом заблистало великолепное оружие.

Тимош принял саблю, поцеловал отца в плечо.

— Спасибо!

— Завтра королевского посла будем принимать, оденься в дорогое. Жить будешь в моей ставке. Ганжа укажет тебе комнату. Ступай, сынок. К завтрашним делам мне нужно приготовиться. Воевать, оказывается, и не полдела даже.

— А что же дело?

— Дело — жизнь людям устроить. Мир устроить. Вечный. Да чтоб хоть на полногтя справедливости в нем было.

Тимош дослушал отца, пошел к двери, но в дверях резко повернулся. Богдан даже вздрогнул. По вискам хлопца, сбегая на щеки, ползли струйки пота.

— Отец, жени меня, Бога ради!

Хмельницкий медленно поднялся из-за стола, взялся рукой за оселедец.

— Кто же это тебя так поддел? Дочка корчмаря?

— На Роксанде жени.

— На Роксанде? Что за птица?

— Дочь господаря Лупу.

Богдан подбоченился, поднял бровь, поглядел на сына с прищуром.

— А я-то бить тебя собирался. Палку приготовил.

Быстрым, широким движением раскатал на столе сверток карты.

— Иди сюда, Тимош. Поглядим. Вот наша мати Украина, а вот молдавская земля. Не велика, но ведь — княжество. А здесь Валахия. — Повел ладонями по карте. — Здесь я, в Молдавии — ты, а Лупу пусть Валахию возьмет. И крутой разговор с поляками будет закончен раз и навсегда. — Обнял Тимоша. — Ничего, что молчишь. Зато глаза у тебя — орлиные. Будет по-нашему; женю тебя на княжне.

Тимош поклонился отцу, пошел к двери, в дверях обернулся.

— Поляки там толкутся, Вишневецкий да Потоцкий.

— Ступай, отсыпайся с дороги. Ко мне сейчас Выговский придет, скажу ему, чтоб тотчас сочинил грамоту, а поутру гонец уже будет в пути.

2

Юная герцогиня де Круа ввела пани Ирену Деревинскую в библиотеку. Королева сидела в высоком, обтянутом тисненой кожей кресле с изящным томиком в руках.

Пани Ирена Деревинская сделала глубокий поклон.

— Я слушаю вас, — сказала королева спокойным голосом, разглядывая посетительницу бесцеремонно и холодно.

— Ваше величество, я пришла к вам с лучшими побуждениями и с чистым