Полицмейстер раздраженно обернулся:

— Что? Что нужно? Извините, но…

— Да это ж Юдит! — воскликнул Луди.

— Тело нашли сыновья Коробейника, — сказала Юдит.

— Что вы говорите?

— Сыновья Коробейника нашли тело и положили в сарай, — повторила Юдит.

— Вот как. Вот как. Вы заявляете… откуда вам это известно? Скугстер, следует зафиксировать!

Вместо ответа Юдит кивнула в сторону сарая:

— Я бы глянула на бедолагу.

— Слышите? Я задал вопрос! — резко произнес фон Хаартман.

— Да я одним глазком, — заверила Юдит.

И, не обращая внимания на полицмейстера, она подошла к сараю, по пути дружелюбно кивнула Луди, сделала глубокий вдох и вошла.

Полицмейстер фон Хаартман в изумлении застыл на месте.

Луди тоже не нашелся что возразить и лишь беспомощно взглянул на начальника.

— Черт подери, Скугстер! — взорвался фон Хаартман, едва к нему вернулся дар речи. — Уберите ее оттуда! Сарай огорожен! Я это дело до суда доведу!

— Но это ж Юдит, — вздохнул Скугстер, будто эти слова что-то объясняли.

Женщины, стоявшие на обочине, увидели, как Юдит возвращается, пробираясь сквозь заросли ольхи, за которыми скрывался сарай. Она обошла полицейскую машину, ступая необычайно медленно — так, по крайней мере, казалось Советнице, Эльне из Бакки и Микаэле из Улара, наблюдавшим за Юдит; она тяжело шагала, опустив голову и глядя в землю.

Женщины молча ждали.

Наконец Юдит подошла к ним и подняла голову.

Вид у нее был очень серьезный. Но в удивительных, излучающих морской свет глазах виднелось что-то резкое, упрямое. Женщины ждали ответа на вопрос, который не решались задать и который жег губы.

Юдит покачала головой.

— Он не из наших краев, — сказала она. — Он чужой.

Ко-Дэ Матсон намерен произнести речь.

Ко-Дэ — рулевой и бесспорный лидер маленького островного муниципалитета; во всяком случае, таковым ему хотелось бы себя видеть. Будучи на протяжении многих лет председателем муниципалитета, он занимает самый важный и престижный пост в политической жизни Фагерё. Разумеется, он заседает в муниципальном собрании, строительном комитете, социальном комитете, делегации архипелага, областном совете по вопросам здравоохранения и в дирекции школы. Кроме того, он возглавляет отделение Народной партии по округу Фагерё-Лемлут, а также является членом правления недавно основанного Объединения рыбофермеров юго-западного архипелага.

Иными словами, должности и полномочия Ко-Дэ велики числом, как жены и наложницы царя Соломона.

Ко-Дэ Матсон относит себя к христианско-демократической фракции Народной партии. Он видит себя человеком из народа, борющимся за поддержку промышленности на архипелаге, социальную справедливость и экономию бюджетных средств. При различных обстоятельствах он поддерживает то либералов, то правых, ибо давно уже понял, что политика — это искусство возможного и что компромиссы позволяют многого достичь. Его высшая цель — в один прекрасный день занять место в парламенте.

Ведь Ко-Дэ считает, что никто лучше него не сможет представить интересы юго-западного архипелага в государственном законодательном собрании. К несчастью, избиратели архипелага не разделяют его мнения, что неоднократно демонстрировали, и в настоящее время надежды Ко-Дэ на депутатский мандат так же тщетны, как и мечты о титуле муниципального советника.

— Мне что ж, целый день ждать очереди — речь сказать? — резко прерывает Ко-Дэ наше изложение.

Конечно, нет! Сейчас же дадим слово!

Вообще-то Ко-Дэ должен был взойти на трибуну, украшенную нежной березовой листвой и ландышами, учитывая время года и то обстоятельство, что слушать его собрался почти весь Фагерё. Однако приходится довольствоваться обычным валуном на Чёркбрантен — так называют местное кладбище при церкви.

Впрочем, такая трибуна может служить напоминанием о скромной юности Ко-Дэ. Уже мальчишкой он ходил на берег, подобно юному Демосфену, дабы научиться перекрикивать море, ветер и чаек, чей презрительный смех ничуть не охлаждал его ораторский пыл, наоборот — добавлял жару. Все это, разумеется, было задолго до того, как Ко-Дэ стал общественным деятелем и политическим лидером Фагерё. В те времена он был лишь Эстерклисов Калле из Флакабю, что на Лемлуте, — довольно невразумительный набросок человека. Однако тощим, как спичка, мальчишкой с голыми ногами в комариных укусах и грязными пятками уже владела страсть чего-то добиться в этой жизни.

— Да, да, — шипит Ко-Дэ, все больше раздражаясь.

Он взбирается на камень, одной рукой придерживая лацканы пиджака, набирает воздуху в легкие, задирает подбородок к небу и вещает:

— Жители Фагерё! Дорогие друзья! Несколько дней назад у Скугсшера был обнаружен незнакомый человек, которого принесло море. Находка привлекла к себе всеобщее внимание и живо обсуждалась. Сегодня мы собрались здесь, чтобы проводить незнакомого друга в последний путь. Я хотел бы попытаться выразить те мысли и чувства, которые, думаю, разделяют все присутствующие. Сурово и немилосердно обошлась судьба с этим молодым человеком. Судя по всему, он проделал долгий путь, прежде чем оказался у нас. Как обломок корабля, его прибило к чужому берегу. Пусть судьба его напомнит нам о человеческой уязвимости и заставит задуматься о конечности жизни.

Полицмейстер Риггерт фон Хаартман слушал, но не слышал. Слова Ко-Дэ проникали в уши, двигались к барабанным перепонкам, сообщая колебание воздуха, но не более того. Слова падали в пустоту, скрывавшуюся за слуховыми ходами, как дохлые мухи между оконными рамами.

Полицмейстеру фон Хаартману не хотелось быть здесь. Ему не хотелось стоять и делать вид, что он слушает речь Ко-Дэ Матсона.

Серебристые львы, украшавшие погоны полицмейстерской униформы, блестели на солнце. Под униформой фон Хаартман носил еще одну, невидимую. Невидимая униформа также была тщательно застегнута, ремень затянут, портупея на груди. Иначе и быть не могло. Одной униформы — видимой — было мало, чтобы не дать Риггерту фон Хаартману, считавшему себя несобранным, от рождения сломленным человеком, расползтись по швам. Если бы он не застегивал каждое утро невидимую рубашку своей воли до последней пуговицы, если бы не затягивал как можно туже ремень долга вокруг талии, то лопнул бы, как гнилая тюленья туша, выпустив наружу все черное, срамное, смердящее.

Да, Риггерт фон Хаартман был человеком с гнильцой.

С ранних лет он запомнил это: суровыми приемами внушили ему эту истину.

Ко-Дэ Матсон продолжал:

— Я говорил о чужих берегах. Но ведь для нас этот берег не чужой. Это один из наших берегов — на архипелаге, который мы зовем своим, который мы любим. Люди населяли Гуннарсхольмарну с тех самых пор, как сюда пришли первые охотники на тюленей. Наши предки добывали пропитание в море, затем стали возделывать почву и заложили основы нынешнего общества. И сегодня о нашем Фагерё можно сказать словами Рунеберга: «Наш бедный край угрюм и сер, / Но нам узоры гор и шхер — / Отрада, слаще всех отрад»[1]. Человек со стороны видит здесь тесноту и скудость. Конечно, у нас нет всего, что можно найти в больших городах, и мы не можем требовать такого высокого уровня жизни, как там. Во многом мы вынуждены полагаться лишь на себя и рассчитывать на собственные ресурсы. Отток населения с архипелага — наша беда. Молодежь уезжает, чтобы получить образование и обеспечить себе доход, состав населения все меньше располагает к экономической самостоятельности…