Позади остались опустевшие склады и мастерские, и теперь маги шли по крайним рядам рынка. Крысы рыскали тут не таясь – тощие, взъерошенные, с жадно блестящими глазами. Но их присутствие даже успокаивало. Без крыс опустевший рынок выглядел бы совсем иным – покосившиеся навесы, валяющиеся как попало опоры, тихо шуршащие на едва заметном ветру пологи, груды пыли и мусора, наросшие будто сами собой. Нагло рыщущие по прилавкам крысы делали пустой рынок жалким, как дрожащая под дождем дворняга. Без крыс он бы выглядел зловещим, как отсветы звериных глаз во мраке.

Некромант вел спутников к речке.

– Ты скажи, – продолжал Дорал, отводя взгляд от копошащейся мусорной кучи, – как астроному удалось провести некромантский обряд? Причем незаметно. Над человеком-то! От него должны были такие истечения шарахнуть! И где он держит мертвягу, если тот не изувечил его до сих пор? И при чем тут нынешние безобразия на кладбище?

– Ну… – Гасталла набрал в грудь побольше воздуха, – пойдем от печки. Варравир сделал Дивву перерожденной при помощи реликвии. Истечение от реликвии почуять нельзя, она действует полвздоха, а потом разряжается навсегда, как любая реликвия. Перерожденная Дивва не нападает на Варравира, потому что у него есть защитный амулет – такой, какие используют некроманты. А я – тот самый негодяй, который дал ему реликвию и амулет сразу после смерти Диввы.

– Значит, – растягивая слова, заговорил Дорал, – ты просто вручил реликвию человеку, потерявшему разум от горя…

– Реликвию, заряженную на оживление мертвеца, – шепотом, словно не веря, вторил ему Аяс.

– …зная, что старик оживит мертвягу в столице, – продолжал магистр, замедляя шаг, – и что он будет единственным человеком в городе, который имеет защитный амулет от мертвяг. Ты просто отдал ему эти цацки, развернулся и уехал в свою Меравию, так получается? И после этого ты называешь его дураком?

Дорал кивнул на Аяса и остановился.

– Я думал, все скоро выплывет, – буркнул Гасталла, неохотно поворачиваясь, – я самому Варравиру так и сказал: очень скоро все выяснится! Был уверен, что слуги донесут или же что соседи заподозрят недоброе – народ тут, в Арканате, глазастый был! Что ты ни говори, а глазастый был народ, просто дальше некуда! За несколько дней, что я провел в городе, было аж два обращения к гласникам! Два обращения было про то, что рыщет у вас по столице мерзостный какой-то некромант, того и гляди – что-нибудь затеет! А я, к слову сказать, в ортайских землях завсегда представляюсь лекарем, потому как вы тут, в землях ортайских, к некромантам имеете предубеждение!

– Удивительно, – процедил гласник, – с чего бы?

– Но кто-то же прознал, что никакой я не лекарь, и не поленился упредить гласников о моем появлении. Хотя с чего бы о моем появлении упреждать, что незаконного в моем появлении?

Дорал неожиданно понял, что очень хочет треснуть Гасталлу. Потому что предъявить ему и впрямь нечего. Имел право находиться в столице, представляться лекарем, общаться с жителями и даже передать реликвию тоже имел право. Нет законов, это запрещающих. Сам Гасталла не участвовал в перерождении мертвяги, и, можно поспорить, когда астроном вернулся домой с «похорон», в столице даже след некроманта простыл.

По закону придраться не к чему. А по совести получался бдыщевый навоз. И все, что мог придумать магистр в ответ на признание Гасталлы, – врезать ему в глаз.

И возможно, Дорал бы действительно врезал – если бы некромант не вернулся. Если бы он не помчался сломя голову в Ортай, узнав, что появились мертвяги на столичном погосте, если бы не нашел в Арканате гласного мага и не рассказал ему про все, что натворил тут четыре года назад. Если бы не стоял сей вздох напротив с этим насупленным видом, полностью понимающий свою вину и готовый принять любой ответ на свое признание.

Ничего не придумав, Дорал пошел дальше. Аяс, вздох помедлив, поплелся следом. Только тут Гасталла понял, что стоял, подобравшись и приподняв плечи, будто ощетинившийся пес. Мотнул головой, цыкнул на снующих под ногами крыс и пошел за магами.

– Но это не объясняет нынешних событий, – продолжал Дорал, как ни в чем не бывало, – реликвии разряжаются после применения или продолжают действовать, если есть источник подпитки. Астроном не мог четыре года питать реликвию, он не умеет этого делать. Значит, его реликвия пришла в негодность сразу после применения, и это не он бегает на погост поднимать мертвяг.

– Я думаю, что на погост никто не бегает. – Гасталла обогнул упавший прилавок, оступился на обломке и добавил вполголоса: – Я думаю, реликвия питала себя сама все это время, улавливая мертвяжные истечения от Диввы, потому как больше ей нечего было улавливать. Или же она зарядилась сама собою полгода назад, после того как… как возмущения околоземицы достигли какого-то предела. Какого-то же предела они достигли, возмущения околоземицы? Мы ведь не знаем ничего про то, как заряжали реликвии в прежние времена. И про то, что творится с нашим миром нынче, мы тоже не знаем. Но что я наверняка скажу – это что питается реликвия от Диввы. А еще – что она действует на безумное расстояние, в десяток раз больше обычного.

– Быть может, все-таки не реликвия, а шалый некромант?

– С трудом верю в некроманта, который еженощно ходит на кладбище, где кишит людоедское зверье, – сухо отрезал Гасталла, – с большим трудом могу поверить в некроманта, который ходит на такое кладбище настырно и занудно, месяцами. Без всяческой понятной цели. А потом, без понятной цели, еще и в городскую божемольню проникает, так получается? Нет, не получается. Это реликвия.

Под ногами хрустел мусор. Ветер тут, неподалеку от речки, был сильнее, трепал обрывки пологов с противным низким клекотом. Маги остановились перед речным мостиком. Впереди, еще невидимый с этого берега, был дом с башенками, где держали мертвягу и хранили спятившую реликвию.

Дорал поежился. На вздох ему захотелось оказаться подальше от мертвого города, и пусть Гасталла сам разбирается с астрономом, реликвией, мертвягой и этим мерзким местом, где под ногами оглушительно хрустит рыночный мусор.

Каким же пустым и жутким выглядит город, когда вместо десяти тысяч жителей в нем остается сотня человек! Как странно он пахнет – пылью, сыростью, обреченностью…

Магистр мысленно отвесил себе пинка.

– Так что нам со всем этим делать? – спросил Аяс. Он переводил взгляд с Дорала на Гасталлу, и вид у него был потерянный.

Судя по лицу наставника, Аясу наконец удалось задать вопрос, на который у него не было ответа. Некромант разглядывал рыночные ряды на другом берегу.

Гласник переступил с ноги на ногу, чуть наклонился к Доралу и сбивчиво зашептал:

– Магистр, слушайте, это он во всем виноват! Во всем, что с городом стало, и что государь утек, и что Мэггон стал мертвягой, и что из деревень люди бежали! Целой столицы не стало, считай, и еще непонятно, выживем мы или сгинем, а все ж из-за того, что он… Магистр, ну нельзя это так оставить!