Мальчишка был младше нее, совсем безусый юнец с голубыми глазами.

– Мне бы в трюм за водой... – сказала она.

И тот, явно довольный, что знает больше нее, великовозрастного балбеса, как он, верно, думал, милостиво кивнул:

– Вниз по лестнице и направо. Там еще одна лестница... В общем, найдешь, чай не дурак.

– Благодарю, – вырвалось у Кэт против воли.

И мальчонка залыбился:

– «Благодарю», – передразнил он. – Никогда таких слов не слыхал. Чудной ты, впрочем, как и сам «чертов кок». Вы с ним точно сработаетесь! – И он побежал дальше с таким же ведром, как у нее, только полным воды.

Вскоре Кэтрин узнала, что не только слова благодарности, но и обычное человеческое обращение были также чужды голубоглазому юнге, как чужд был для Кэтрин весь этот мир, в котором она оказалась, сам по себе.

Сразу после полудня, как раз пробило первую склянку, она, чтобы только занять беспокойные руки, взялась наводить порядок на камбузе – работа отвлекала от тягостных мыслей – и вдруг услыхала дикие крики. Казалось, резали поросенка, так сильно визжал человек... Его тонкий, перепуганный голос заставил Кэтрин замереть с тряпкой в руке.

– Что происходит? – спросила она. – С кем-то беда?

Мэттью Такер, привычно дремлющий у очага, открыл глаза и прислушался.

– Это Ренсом, – произнес как ни в чем ни бывало, – капитанская собачонка. Видно, снова попал ему под горячую руку! – И многозначительно глянул на Кэт: мол, вот, я ведь тебе говорил.

Она вся напряглась, не в силах спокойно сносить происходящее.

– Что же, никто не заступится за него? – в сердцах осведомилась она.

Старик усмехнулся, разве что пальцем не покрутил у виска, изображая ее полную глупость.

– И пойти

супротив капитана? Ты в своем уме, глупый мальчишка? – И приказал никак для острастки: – Ты работай-работай, делай вид, что это море шумит.

Но шумело не море, это у Кэтрин в ушах шумело от горячего тока крови, вызванного подобной несправедливостью. Ей так и хотелось кинуться к капитанской каюте и заступиться за мальчика... Вместо этого она сжала зубы и продолжила драить столы с удвоенной силой.

Крики вскоре совсем прекратились, но, выглянув на шкафут, она увидала двух матросов с Ренсомом на руках.

– Что с ним? – спросила она, бросившись к ним и напрочь забыв об осторожности.

Лицо у мальчика было белым, застывшим как маска. Руки висели плетьми... Живым он не выглядел, да таким, пожалуй, и не являлся.

– Прибил он мальчишку, – глухо ответил один из мужчин, широкоплечий Оуэн Данси. – К тому все и шло. Бедный Ренсом!

У Кэтрин сердце сбилось с привычного такта: сначала замерло, а потом понеслось скорым аллюром. Она задохнулась от ужаса...

– Что делать с мальцом? – спросил кто-то из моряков.

– В море его и – дело с концом, – ответил Терри Бонс равнодушно. – Нам ни к чему, чтобы кто-то узнал о таком. Скажем в порту, что мальчишка свалился за борт, справляя нужду!

И к ужасу Кэтрин мужчины лишь закивали, соглашаясь со словами товарища. Они даже не стали утруждаться никаким хотя бы подобием похоронного ритуала: просто бросили мальчика за борт и побрели по своим делам.

Кэтрин долго стояла у борта, глядя в воду и как будто пытаясь рассмотреть в ней умершего мальчика – было страшно от мысли о том, что и ее однажды бросят за борт, словно какой-то ненужный предмет. И не останется от нее ничего, кроме памяти, да и та имеет свойства тускнеть, превращаясь в итоге в ничто.

– Они бросили его за борт, – сказала она, возвратившись на камбуз к Мэттью Такеру.

– Грубые люди. Такими их сделало море... Оно меняет людей, знаешь ли, мальчик, – отозвался он, скрипнув суставами ноги. – Не суди слишком строго. У каждого их этих бродяг своя собственная история. Чаще всего непростая... – Он подкинул полено в огонь. – Простое вообще редко случается: вся наша жизнь сплошная головоломка.

И так он это сказал, что Кэтрин с интересом глянула на старика:

– А у тебя какая история, Мэттью Такер? – спросила она. – Как давно ты на «Конвенте»?

Тот задумался на мгновение, явно подсчитывая в уме.

– Лет эдак семь или восемь, уже и не вспомнить. Здесь, в море, время как будто стирается, движется по-другому...

– И все это время ты провел в этом камбузе?! – ужаснулась его собеседница.

Старик хмыкнул.

– Есть места и похуже: Ньюгейт, к примеру, вот где клоака, мой мальчик, вот где истинный ад.

– Ты был в Ньюгейте? За что?

– За воровство. Стянул пару центов у богатого прощелыги в Сити...

– Расскажи, – попросила Кэтрин с явной заинтересованностью, но старик поджал губы.

– Работай иди, – велел он, – нечего прохлаждаться.

И девушка, как бы сильно ей не хотелось послушать историю «чертова кока», поплелась надраивать стол и кастрюли, а старик снова погрузился в свою привычную полудрему, перемежавшуюся тихими стонами и скрипом его с трудом гнущихся ног.

За ужином капитану прислуживал один из парней, похищенных из Ламберхёрста вместе с Кэтрин. Он был крепким и жилистым, но неповоротливым, как телега, которую загрузили мешками с картошкой и отправили в город на рынок: он сгибался, протискиваясь в камбуз за кипятком для капитанского чая, а после дважды проливал его, сбитый с ног захлестывающими палубу волнами, и Такер ворчал, называя его остолопом и переростком.

Сама Кэтрин руками, не привыкшими к грубой работе, надраивала посуду и под вялым руководством полусонного кока готовила нехитрые блюда, а однажды, потеряв равновесие во время качки и привалившись к плите, сильно обожгла себе локоть. Грязь въедалась в некогда белую кожу, ногти пообломались... Тем вечером она с грустью смотрела на них, невольно вздыхая по своей простой жизни в стенах пансиона, когда Мэттью Такер, все так же дремавший у очага, ни произнес:

– Я тоже вздыхал поначалу: все не мог свыкнуться с вечными качкой и грубостью окружавших меня людей, но знаешь, мальчик, человек ко всему привыкает. – Он кивнул в такт своим мыслям. – Привыкает и приспосабливается.

– А если я не хочу приспосабливаться?

– Тогда выход один – сигануть за борт и дело с концом. Но, скажу тебе честно, как бы сильно тебе этого ни хотелось, решиться на этот прыжок очень непросто... Да и к чему? Ты еще молод, пацан, а жизнь на «Конвенте» не так уж плоха...

Кэтрин головой покачала.

– Скажите об этом несчастному Ренсому, кок. Его прыжок уже совершился... и не по собственной воле, скажу я вам.

В этот момент старик улыбнулся, и улыбка его была грустной, полной тайного сожаления и тоски. Она скользнула по каждой морщинке, подобно граммофонной игле, и голос Такера зазвучал, словно старая запись...