– О нет, только не это! – вслух проговорила мадам, вставая со скамьи и помахивая веером. – Не хочу, не хочу, не хочу!

1

Какая нелепая история с тем парнем из Калинина! Знакомство в поликлинике, – Валя ходила на перевязку (на ноге вскочил фурункул), и он дважды занимал за ней очередь. Конечно, необычный, видный из себя, но, кажется, завела она знакомство только затем, чтобы «излечиться от Саши». Во всем облике случайного знакомого сквозило что-то благородное, однако ногти срезаны до кожи. Он слегка заикался, но болтал без умолку. Дважды они уже гуляли по Москве.

– Москву я терпеть не могу… – говорил Виктор Райнер. – Раньше жил в Средней Азии, город Каркалы, или Черная дыра. Потом – на севере. Так что прошел огонь, воду и… только медных труб не было, но будут, будут!

До всего ему было дело. Он и в поликлинике следил за очередью. А пересекая двор, остановился и замер, увидав мужика с канистрой, который, видимо, собирался переливать бензин в ведро. И закричал так, что спутница его отпрянула:

– Ты что, с ума сошел? Что ты делаешь?

Тот уже ливанул из канистры – и вспыхнуло пламя, которое вмиг охватило куртку, руки рабочего. Виктор схватил кусок брезента, стал бить им и загасил пламя на незадачливом мужике. Потушил огонь и опять заорал:

– Ты о чем думал, когда лил бензин в мазут?!

Мужик молча ухмылялся, похоже, ничуть не раздосадованный случившимся.

– А думать-то… этто… надо, голова садовая! Мог бы и сгореть!

Еще потоптавшись на горящей траве, Виктор вернулся к Вале и прочел целую лекцию о человеческой глупости, русском «авось» и технике безопасности. Он словно задался целью тогда, при первой же их прогулке, открыть ей глаза на темные стороны жизни.

– Вы ходите с открытыми глазами, – пророчествовал, – но ничего не видите. До вас… этто… доносятся слова и звуки, но вы их не слышите…

– Я, может, не хочу слышать!

Потом они оказались возле гостиницы «Москва», он кивнул на какую-то девицу, шепнув:

– Знаете, кто такая? Нет?.. Проститутка!

– Какие в Москве проститутки? – возмутилась она. – Вы что?

– На спор! Вы сейчас медленно пойдете вдоль гостиницы, а я буду сзади. Вот. Заметим, через две – пять минут к вам подойдет «клиент».

Новый знакомый говорил с таким напором, что она не могла противиться и медленно зашагала вдоль гостиницы. И что же? Действительно, через несколько минут приблизился какой-то коротышка в очках и зашептал: «Вы не заняты?». У Вали перехватило дыхание, ее затопило отвращение, чуть не стошнило, в глазах вспыхнул испуг, но – рядом уже стоял Виктор и, торжествуя, окрысился на коротышку:

– Вы почему пристаете к моей жене?! А ну-ка!..

– Зачем? Зачем вы это устроили? К чему? – Валя чуть не плакала. – Я не хочу этого знать! Такое гадкое чувство, будто этот тип…

А он продолжал «лекцию» об идеализме, розовых очках и правде жизни. Когда прощались, попросил телефон, адрес, – она дала лишь адрес дачи (туда-то и пришло первое письмо). Непривычно и странно в нем соединились резкость, требовательность, желание все переделать – с любезностью, галантностью. Поразил напор, прозвучавший в первом же письме.

«Дорогая Валечка! – писал Виктор. – Надеюсь, вы позволите называть вас так?.. Все, что я сейчас вижу, чем живу, стало иным с того дня, как я узнал вас. Я стал таким, каким был в самом начале жизни, когда был юн и ни о чем не ведал. С тех пор прошло немало лет, но они были насыщены новым знанием, и не лучшим. Мне хотелось бы обо всем этом рассказать вам, но вижу: рано, вы не поймете меня. Я пишу вам уже второе письмо, в первом рассказал всю свою жизнь, но – не отправил. Знайте: мы с вами до этой встречи жили совершенно по-разному. Я не просто на несколько лет старше вас, я старше на целую жизнь. Препятствие ли это? Конечно! Но мне кажется, что при одном непременном условии все препятствия могут быть сметены.

Со мной случилось то, в чем я всегда был уверен. Долгое время во мне собиралось, скапливалось внутри нечто хорошее, и теперь оно переполняет меня! Это вы, это вы! Как часто я вспоминаю наши посиделки в больнице, беседы в очереди, потом прогулки, такие значительные и важные…»

С первого раза – и объяснение в любви? Письмо полно намеков, но на что? О чем он говорит, о какой особенной его жизни? Что у него за тайны?

Написано грамотно, красиво. В устной речи он менее изобретателен, к тому же заикается. Отвечать – не отвечать? Она написала о последней прочитанной книге, о погоде и, конечно, не обошлась без рассуждений о разнице взглядов.

2

Унылая каморка, где Тина целыми днями печатает на машинке. Старенький «Ремингтон». С утра до вечера скучные бумаги, цифры, схемы, отчеты. А за окном – слякоть, а за окном – осень… В шесть часов вешай номерок в проходной и медленно направляйся к трамваю. Дорогой в голове ворочаются мысли, тяжелые, как камни.

Саша обещал ее устроить на работу в академию, прошло два месяца, но ни звука, значит, забыл… Говорят: юность – самая лучшая пора в жизни человека. Ничего подобного! Грызет тоска, недовольство собой, эта осень, эта машинка, номерок в проходной – разве мало причин для пессимизма? На днях мельком видела Сашу, входящего в подъезд с какой-то девушкой.

Тина не смотрит на встречных, глядит внутрь себя и – не находит ничего хорошего.

В младших классах ее ругали за то, что не поднимает руку, в старших – что молчит на комсомольских собраниях. Застенчивость и стеснительность не давали жить легко, свободно, своей волей. Стеснялась даже передавать в автобусе деньги за билет. Но человек устроен так, что всегда может найти спасение. Филипп выбрал себе грубоватый способ защиты от капризной матери, а Валя стала просто молчаливой пай-девочкой. Она любит свою мать, восхищается ею, но почему-то еще сильнее чувствует при ней свои комплексы. Хотела бы быть веселой пушкинской Ольгой, но – увы! – в ней сидит мрачновато-романтичная Татьяна.

Уже почти двадцать лет, а еще ни с кем не целовалась. Зато по ночам в фантазиях уносится далеко за дозволенные рамки, замирая, читает Мопассана. Тайно пишет стихи, часто вспоминает детство, когда они с Сашей ходили в детский сад. Однажды Саша сорвал цветок – это были флоксы, – набрал полную горсть лепестков и высыпал ей на голову. То прохладное прикосновение она чувствовала до сих пор. А тот позорный день, когда мамочка надела на нее белое платье, белые трусики, Тина побежала Саше навстречу и шлепнулась прямо в грязь…

Возвращалась она домой в мрачно-хмуром настроении, вспоминала сон.

…Холодная черная вода, раскрошенные водянистые льдины, за ними – торосы, а там и настоящие айсберги. Она барахтается, расталкивает ледяное крошево, впереди – никакого спасения. Тело цепенеет, ужас охватывает все существо – неужели конец? С усилием переворачивается на другой бок – и вдруг открывается синяя, синяя вода, на небе – солнце, льдины растаяли, айсберги исчезли – и она плывет к видимому уже берегу. Плывет легко, выпрыгивая из воды, почти взлетая…