Его комната, оклеенная старыми фотографиями, репродукциями и афишами, скорее напоминала штаб агитпропа, чем жилище бывшего учителя. Сергей Олегович открыл форточку, с удовольствием выкурил папиросу, а затем сел за большой обшарпанный стол с тумбочкой и выдвижным ящиком, какой обычно стоит в школьном кабинете.

Он выложил замусоленную общую тетрадку, пролистал ее. В раздумьях остановился на недописанной странице. Окинул взглядом старую фотографию на стене – последний раз фотографировался вместе со своим литературно-историческим кружком «Прометей». Счастливые детские лица. Полные гордости глаза. Пионерские галстуки-костры. И в центре, в гуще – едва тронутый сединой учитель в щеголеватом гэдээровском костюме.

Сергей Олегович сосредоточенно закусил губу, вытащил из потайного кармана пиджака чернильную ручку, снял колпачок и стал писать:

«Он определенно тот, кого все эти годы я ждал. Он уже ищет, но еще не понимает, кто он и что ему надо. Поэтому в скором времени его непременно ждет… Впрочем, даже не знаю, что его ждет уже сегодняшним вечером. Думаю, что события будут развиваться быстрее, чем следовало бы. В любому случае надо быть настороже…»

* * *

Иван любил встречать весну на раскисших от весенней грязи улицах. В детстве, теперь уже таком сказочно далеком, отец рассказывал ему о таинственной силе луж, в которых отражаются солнце и луна, люди и звери, дома и машины, и далее неживые и несуществующие сами по себе тени.

Может быть, именно тогда маленький Ваня впервые понял, что в лужах скрываются вторые, отраженные, лица и души людей, которые ответят на любые вопросы, если только сумеешь с ними разговориться.

Дорога к Парку Культуры, единственному в городе месту, куда было приятно сходить на прогулку, неожиданно оборвалась свежевырытой траншеей. Иван подошел к краю и, осмотрев глубину и ширину коммуникационных недр, решил испытать силы и попытать удачу. Отошел на несколько шагов назад, разбежался, прыгнул и… сорвался вниз, в густую липкую грязь.

Проклятье! Это надо так угораздить! Он посмотрел на перепачканные глиняной жижей штаны и стал выбираться из ямы. Вырытые экскаватором края были основательно размыты растаявшим снегом, ноги скользили, а зацепиться не за что. Ивану пришлось браться пальцами за вязкие глиняные выступы.

Неожиданно рука ушла вглубь, в землю, по самое плечо. Иван почувствовал острую, обдирающую боль, мгновенно выдернул руку – кисть в крови, но раны неглубокие, словно от укуса. От быстрого рывка большой земляной пласт обрушился, и к его ногам вместе с щебнем и комьями глины упал металлический блестящий предмет.

Это еще что за чудо? Иван поднял находку. Нет, не кусок проволоки и не арматура. Причудливой формы кастет в виде изогнувшейся кольцами змеи, кусающей собственный хвост. Покрутив находку в руках, заметил на ней гравировку: «Аз есмь Уроборосъ-Змей».

Увесистый кастет было приятно рассматривать и надевать на пальцы. Вначале у Ивана даже захватило дух при мысли о том, что, быть может, этот оккультный кастет раньше принадлежал самому Ваське-Змею. Но великолепная сохранность находки заставляла думать о том, что он сделан совсем недавно и является только удачной копией с оригинала. Так или иначе, Иван несказанно обрадовался трофею, сразу решив никому о нем не рассказывать. Он вспомнил психолога, банду школьных «псов» и улыбнулся – стальная игрушка и впрямь поможет наладить более человечные отношения с местным зверьем…

* * *

Сергей Олегович, как обычно, по утрам читал стихи, но внезапно почувствовал сильный приступ головной боли. Потом прихватило сердце, кольнуло еще раз и отпустило. Так же внезапно улеглась и головная боль, спрятавшись юркой ящеркой в недрах мозга.

– Что это было?

Снегов подошел к большому овальному зеркалу, висевшему прямо над входом в комнату. Не дождавшись ответа, продолжил странный диалог с зеркалом на повышенных тонах:

– Молчишь? Между прочим, тем самым ты только демонстрируешь свое неуважение. Или тебе все равно? – он строго посмотрел на серебристую гладь и раздосадованно махнул рукой. – Действительно, что тебе переживать?! Твое дело маленькое: знай, отражай. А коли что не нравится, так еще и скажешь, что неча на меня пенять, коли рожа крива.

Снегов несколько раз прошелся по комнате, затем снова подошел к зеркалу и обратился к нему на полном серьезе:

– А вот возьму тебя и расколочу! Или на рынок за полтинник снесу! Будешь куртки и джинсы примерять. Там досыта жизни наотражаешь!

Он засмеялся, взял томик Волошина и прилег на скрипучую панцирную кровать с изогнутой никелированной спинкой.

Тетя Нюра стояла у замочной скважины битых полчаса и такого насмотрелась за это время, что даже ей, многое повидавшей на своем веку, стало не по себе. Еще минут десять понаблюдав за лежащим на кровати бывшим учителем истории, она с трудом разогнула радикулитную спину и покачала головой: «А ведь он самый настоящий псих. Ни с того ни с сего за голову хватается. А как с зеркалом разговаривает! Знамо дело, маниак… Того и глядишь, померещится чего ему, али какая срамная охота найдет, так он весь дом, как цыплят, передушит! Дурехи-то наши думают, что перед ними пенсионер, а у него ручищи вон какие! Нет, я это дело так не оставлю… Надо бы сообщить… Только вот куда?»

Тетя Нюра принялась нервно грызть ногти, представляя, с какой легкостью маньяк обманет и отведет глаза врачей и милиции, если она, Нюра, решит на него донести. «Ученый, гад. Хитрый, как змей. Такой запросто от кого хошь ускользнет… Вылезет из кожи, а ускользнет! Но ничего! Я наблюдать буду. И записи делать. Пусть они хоть после смертушки следователю глаза на правду откроют!»

Немножко успокоившись, Нюра пошла на кухню, достала из шкафа химический карандаш, затем достала оберточную бумагу, оторвала от нее достаточно большой кусок и поставила на нем сегодняшний день, месяц, год и час.

* * *

Легкость и ярость не оставляли Ивана с того мига, как он случайно отыскал в раскопанной траншее искусно сработанный кастет. Несколько дней он ходил будто пьяный: запинался на ровном месте, путался в словах, забывался. Мать тревожилась, пыталась откровенно поговорить, потом махнула рукой: «Подростковый возраст, новая жизнь, весна». А на старый, неухоженный коммунальный двор и вправду уже заходил апрель с пронзительно высоко звучащим птичьим небом…

По ночам не спалось. Грезилось. Иван чувствовал, как тесно становилось в груди, словно болезненно узкой была его собственная кожа. Сны делались отчетливее и сочнее, все смелее нарушая грань с бодрствованием. Сначала это далее казалось забавным – грезить наяву и жить во сне. Но после этого всякий раз пробуждаться и засыпать становилось мучительнее и страшнее…

Каждое утро, пока воспоминания были отчетливы, он записывал видения в ежедневник, который назвал «Сводом странствий». Чувствовал, что для пережитых образов не хватает слов, тогда пытался изобразить свои мысли знаками и символами. Так пришел к неожиданному для себя выводу: древние египтяне со своим странным идеографическим письмом, возможно, были нескончаемо мудрее современного человечества. Он улыбался, рисуя загадочные «пляшущие линии», и вспоминал, как после поездки в Китай отец любил повторять, что иероглиф наделен магической силой вдыхать жизнь в любую вещь. Ивану очень хотелось научиться возвращать прошлое. Для того, чтобы его изменить…