– Информация такая… ну, странная очень. Да, я знаю, что ты спец по странным сведениям, обожди, мне переварить все надо.

Кирпонос посмотрел на Тупикова, как бы спрашивая, что ему делать. Новая реальность с трудом, но все-таки входила в мозги военачальников.

– Ну, теоретически мы можем послать авиаразведку в сторону Брянска, – наконец прервал молчание начштаба. – Но если Гудериан повернул… Михаил Петрович, это же катастрофа! У Двадцать первой армии девять танков, не больше сотни пушек… Она ослаблена и растянута!

– Танковые корпуса немцев пройдут через Двадцать первую как раскаленный нож через масло, – мрачно произнес Кирпонос, взял карту. – Даже не заметят. И остановить их негде. Одни поля.

– Ну, теоретически есть где, – не согласился Тупиков. – Мосты через Десну и вот через эти небольшие речки… – Карандаш начштаба ткнулся в несколько мест карты. – Можем перекинуть еще три стрелковые дивизии на Чернигов и Конотоп. Последний так и вовсе успеем укрепить и зарыться в городе.

– Гудериан легко обойдет его и отрежет эти дивизии.

– Тогда надо усилить танками. Чтобы они делали из города вылазки, били коммуникации.

Военачальники склонились над картой, начали спорить, а я тихонько вышел из кабинета. Буквально стек на стул. Неужели сработало и мне поверили?

– Ну что там? – Масюк буквально лучился любопытством.

– Жопа там, Аркадий. Огромная такая, бугристая.

* * *

Долго сидеть мне не дали. Да и Масюку тоже. Сначала адъютанта заставили дернуть начальников разведки фронта и 21-й армии. Потом прибежал обеспокоенный Чхиквадзе, зыркнул на меня подозрительно.

И уже через пять минут – добро пожаловать обратно в кабинет комфронта.

– Я вот хочу понять… – Особист крутил мой рапорт так и сяк, чуть ли не на зуб его пробовал. – Почему фон Брок решил тебе, Пётр, вдруг признаться?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Мне кажется, он уже, так сказать, смотрел в вечность. А в такой момент люди многие свои тайны готовы раскрыть.

– Поэтично, поэтично, – кивнул Чхиквадзе. – А ну-ка, расскажи еще раз. Этот фон-барон точно доверенное лицо Гудериана?

– Главный снабженец. – Я поднял глаза, как бы вспоминая. – Я так понимаю, фон Брок ехал к Клейсту договориться «на берегу», чтобы в ходе наступления не драться за поставки топлива. Чтобы без подковерных игр.

Военачальники переглянулись, опять схватили карту.

– Надо усилить наблюдение за Кременчугским плацдармом. – Тупиков стал себе что-то записывать. – У Клейста самые боеспособные танки во всей немецкой армии. Никаких чешских трофеев, почти одни «троечки» и «четверки».

Кирпонос начал что-то уточнять у начштаба, в кабинет повалили полковники из разведки, меня попросили вон.

В оборот меня взяли тут же, даже перекусить не дали. Чхиквадзе, вовсе не такой благожелательно настроенный, каким был всего час назад, коротко бросил «За мной!» и потащил меня в особый отдел. Когда они переименовались обратно, я внимания не обратил, просто заметил, что с какого-то времени в документах они снова не третье управление, а особисты, как и раньше. Не до смены табличек было – война.

Мы прошли по коридору, по лестнице, еще пара поворотов – и оказались в уже знакомом мне кабинете.

– Садитесь, – кивнул Чхиквадзе на стул. – Вот бумага, ручка, пишите.

– Что писать? – удивился я. – Я же командующему…

– Не валяйте дурака, товарищ старший лейтенант!

В принципе, пока все неплохо, я еще товарищ, и у меня даже оружие не изъяли.

– Все пишите, с той секунды, как мы с вами расстались, до того момента, когда вы прибыли назад в управление. Даже самые мелкие подробности. Если кто-то почесал голову или испустил газы – это тоже не забывайте. Вам понятно?

– Понятно, – безо всякого энтузиазма ответил я и пододвинул лист писчей бумаги поближе. – Ручку замените, здесь же перо с заусенцами какими-то, писать невозможно, – добавил я после попытки написать первое слово.

Чхиквадзе подал мне другую ручку, с новеньким пером, выудив ее из ящика своего стола, и я приступил. «Сейчас, Петя, ты узнаешь, каково это – двигать историю».

Самое главное во вранье – ни на шаг, ни на полшага не менять свои показания. Этому меня учил старый вор в следственном изоляторе. Он снизошел до общения со мной не сразу, дня два блатная служба безопасности проверяла, «прозванивала», кто такой, этот новый сиделец. Ничего в нем не было такого, что показывают в фильмах и книжках про доблестных милиционеров – ни дешевого форсу, ни высокомерия. Простой с виду дядька, похожий на бухгалтера из мелкого колхоза. Морда толстая, лоснящаяся, будто и не в тюрьме сидит. Вот это у меня и были первые занятия в тюремном университете. Та еще школа жизни…

Вот я и писал сейчас, медленно, будто и вправду вспоминал прошедшие события. Понятно, что эту писанину заберут и заставят написать еще раз. И еще раз. Пока перо из рук падать не начнет. Потом будут сравнивать, где что написано, есть ли разногласия, после этого пойдут вопросы с подковыркой, где меня будут пытаться подвести к неточностям и раскручивать эту ошибку. Вот сейчас уже пора поторопить меня, чтобы писал быстрее и времени на раздумья оставалось все меньше. Видать, Реваз Давидович учился в той же школе, что и следаки, пытавшиеся расколоть моего знакомца, потому что не успел я закончить первую страницу, как он буквально выдернул листочек из моих рук и сказал:

– Петр Николаевич, вы там что, «Войну и мир» писать собрались? Мы так до утра не закончим. Поторопитесь!

– Сами же сказали, любой чох вспомнить, – возмутился я. – А как раз это труднее всего дается.

– Ладно, подробностей про то, как водитель раскурил цыгарку со второй спички и жаловался, что газетная бумага слишком воняет при использовании на самокрутки, не надо, – смилостивился Чхиквадзе. – Только про госпиталь.

– Хорошо, – кивнул я и приступил к новой главе печальной повести.

Вскоре к моему старому знакомому подключился совсем невежливый коллега: представляться мне он посчитал лишним. Впрочем, как и разговаривать со мной. Лет сорока, ничего примечательного, петлицы батальонного комиссара. Они с Чхиквадзе сидели в углу, как голубки, Реваз только успевал дергать из моих рук новые листики, из чего я сделал вывод, что этот новенький – его начальник, и они продолжали шушукаться, склонив головы друг к другу. Их понять тоже можно. Весь ход войны меняется. Целые фронты сдвинутся с места, люди получат новые звания, ордена. Ну а кого-то закопают.

Примерно через час прибежал Михеев, тот самый, что в прошлое мое сидение здесь приносил нам чай и бутерброды. Он передал начальникам пакет, который они немедленно распотрошили и начали изучать. Зуб даю, показания особиста, бывшего со мной в госпитале. Судя по толщине стопки, там, наверное, были еще и показания всех, кто меня там видел.