– Не можешь, да? Не можешь решиться. Посмотри на себя… Живешь в моем доме, спишь в моей кровати, но паркуешь на моем дворе свой фургон и «Джетту». Там у тебя запас одежды, резервный ноутбук. Зачем? На случай срочного бегства?

– Фургон – мой офис.

– Ты могла бы переехать в настоящий офис – с фундаментом, стенами и крышей.

– Мне нравится мобильность.

– Ты не можешь пустить корни. – Он пристально смотрел на нее. – Рано или поздно одного из монстров, о которых ты пишешь, выпустят из тюрьмы. Ты должна подумать о безопасности. О нормальном доме, о…

– У меня есть дом.

– Да, дом в Шелтер-Бэй, который сейчас пустует и, скорее всего, пойдет под снос. Он покрыт граффити и привлекает бездомных, тебе уже приходят предупреждения от властей города.

– Я собиралась его продать, но он в плохом состоянии – в таком виде его никто не купит.

– Так снеси его, бога ради! Ведь у тебя есть деньги. Избавься от этого пристанища призраков.

– Возможно, тетя захочет туда вернуться…

– Мэг, о чем ты? Ирен живет в пансионате, под присмотром. Прогнозы не самые радужные. Через несколько лет тебе будет сорок. Мне уже сорок. Самое время начать новый этап жизни.

– Джонах, что ты пытаешься мне сказать? Что пора повзрослеть? Потому что, может, я…

– Я пытаюсь сказать тебе, что период роста в жизни длится лишь определенное время, Мэг. Только в определенном возрасте можно зачать ребенка. Мы говорили о них – о детях. О семье.

Тик-так. Биологические часы.

Она глубоко вздохнула, начиная злиться, чтобы таким образом заглушить болезненную правду в его словах.

– Ты даже ни разу не съездила навестить Ирен с тех пор, как она переехала в пансионат. Не возвращалась домой восемнадцать лет. Ты не можешь пустить здесь корни, но вернуться туда тоже не можешь. Видишь? Ты еще не закрыла вопрос. Дело не в работе. Дело в твоих проблемах с доверием, ты не можешь подпускать к себе людей. Пытаешься установить связь, но при этом всех отталкиваешь. Отталкиваешь меня.

Официант принес еду. Мэг невидящим взором уставилась на тарелку. Стало трудно дышать. Кожа горела.

– Если ты спросишь меня…

– Я тебя не спрашиваю.

Он все равно продолжил:

– Именно это и привело тебя в криминальную рубрику «Таймс».

Жар из груди выплеснулся на лицо. Проклятие рыжих людей. Генетическая аномалия, вынуждающая выставлять все эмоции напоказ.

– Джонах, почему именно сегодня? Почему сегодня?

– Потому что пора. Предел достигнут. Я хочу на тебе жениться. Либо мы пересечем черту и пойдем вперед. Сегодня. Вместе. Либо признаем: этому не бывать никогда. – Он ненадолго умолк. Его голос стал тише. – Мэг, я хочу быть с тобой. Прожить вместе жизнь, создать семью. Я устал топтаться на одном месте. Находиться в застое. Разве не ты говорила Статхакису о жизнях в лимбе, жизнях, не нашедших завершения? Именно так я чувствую себя в наших отношениях. Если тебе нужно вернуться в Шелтер – Бэй и написать о сестре, то позволь мне тебе помочь.

– Знаешь, – прошептала она, – иногда я реально тебя ненавижу. Когда ты порешь всю эту галиматью, это метафизическое дерьмо, иногда… Иногда мне кажется, что ты со мной, потому что я для тебя – живой тестовый экземпляр. «Невеста в чашке Петри». – Она гневно изобразила кавычки. – Травмированный щенок-найденыш, которому, как ты думаешь, ты можешь помочь и «спасти» его, ведь ты видишь себя альтруистом, доктор Лоусон из королевства поврежденных умов и душ. – Она наклонилась вперед. – Но ты знаешь не хуже меня – чистого альтруизма не бывает, правда, Джонах? Ты делаешь это, потому что тебе от этого хорошо, ты чувствуешь себя правильным. Мессией.

Он откинулся назад, потирая бровь. Она задела его. Мэг любила Джонаха, но не могла остановиться, снова и снова вонзая и поворачивая нож. Ее охватили необъяснимый ужас и паника. Саморазрушительное стремление к уничтожению. Она неслась по тоннелю, все набирая скорость, и не могла остановиться.

– Возможно, – мрачно сказала она, – у меня возникли некоторые проблемы с доверием после того, как ты оттрахал Джен Мациони.

Он вздрогнул, посмотрел в окно, глубоко, сдержанно выдохнул. Как всегда, чертовски сдержанный. Взял бокал. Сделал глоток вина, держась за ножку. И заговорил мягким голосом побежденного:

– Мы это уже обсуждали. Ты знаешь, почему так случилось.

Ее охватила обида. Для него это так легко – заполнить постель другой женщиной…

– Джонах… – Она потянулась к его руке.

Он убрал ее.

– Нет, Мэг. Не надо. Не сейчас.

– Что?

– Сбивать меня с толку. Так ко мне прикасаться. Пытаться переключить меня на секс, чтобы заткнуть.

Наконец, проблеск гнева. В его глазах. В этом лице, в теле, что ее привлекает, этом мужчине, которого она любит, но не может установить с ним истинную связь. Словно она страдает аутизмом. Он нужен ей, но не меньше ей нужно бывать одной. И она никак не могла найти чертов способ совместить эти две потребности, воюющие у нее внутри. Боль встала комом в горле. Она крепче сжала губы.

– Назови дату.

– Я… Я не могу. Не сегодня. Я…

Его рот превратился в жесткую линию.

– Если не сегодня, то когда?

– Мне… Кажется, мне нужно подышать воздухом.

Она встала. Голова закружилась еще сильнее. Она оперлась рукой об стол, чтобы не упасть.

– Мэг. – Он крепко сжал ее запястье. – Если ты уйдешь сейчас, выйдешь из ресторана, то все кончено. Ты это знаешь. На этот раз действительно все.

Она смотрела на его руку, сжимающую запястье.

Он медленно отпустил. Она неуверенно повернулась. И ушла.

На ватных ногах прошла входную зону, толкнула дверь, и прямо в лицо ударил ледяной ветер с острыми снежинками, летящими с чернильного моря.

Она схватилась за перила, чтобы не упасть. От ветра у нее заслезились глаза, но она не плакала. Не плакала с того дня, как отца посадили в тюрьму. А мать свела счеты с жизнью. Голыми руками Мэг вцепилась в ледяные перила. И ждала. Ждала, что позади нее распахнется дверь, и выйдет Джонах. Чтобы отвезти ее домой.

Где они займутся бурным сексом. Потому что обычно именно так и происходило, если они затрагивали эту – или любую другую острую – тему. Когда она пыталась избежать скрытой правды: что она больна на всю голову и не способна позволить кому-либо себя полюбить. И отказывается нуждаться – по-настоящему нуждаться – в ком-либо снова.

Но дверь оставалась закрытой.

Он не пришел.

Она знала: на этот раз он и не придет. На этот раз все действительно кончено.

Три дня спустя.