— Ну что ты как неживая? — шепчет Марк, пытаясь поднять меня на руки, уперев о стену. — Помоги же мне.

Я слышу его слова, но будто не понимаю смысла. Верить тому, что он действительно это делает: пытается взять меня силой напоследок, потому что всерьез решил отдать другому, не хочется. Я вообще не могу связать происходящее воедино, не могу найти ему оправданий, да и вряд ли они имеются. И вряд ли были тогда, когда это происходило в первый раз.

— Я не хочу, — наконец, делаю попытку отстраниться. — Не хочу, отпусти меня!

Мне становится противно, что меня так нагло трогают. Пытаются поиметь мое тело. И не просто кто-то, а человек, с которым я провела семь лет. Который клялся, что любит меня и никогда больше не притронется, если я того не захочу. Тот, кто просил извинений, стоя на коленях, и спасал меня от насильников. Даже сейчас, когда он ломает мой отказ своими тяжелыми руками, я все еще ищу что-то хорошее в нем. Проматываю только положительные моменты, раз за разом прокручиваю прошлое, не припоминая ничего, что бы говорило о Марке, как о том, кто способен отдать женщину, лишь бы спасти свою шкуру. И о том, кто может запросто трахнуть ее, даже если она того не хочет.

— Марк, прекрати, прошу! — я действительно делаю это — начинаю умолять.

Я все еще хочу верить, что мне достаточно сказать “нет” мужчине, с которым прожила несколько лет. Это ведь нормально? Отказывать, если ты не хочешь. Интересно, как в семейной жизни? Если жена не хочет, муж все равно берет то, что хочет, потому что они связаны узами брака?

Мне почему-то становится дико страшно. Как тогда, когда на меня напали трое. Хотя, пожалуй, сейчас куда страшнее хотя бы потому, что человек напротив — тот, кого я знаю долгие годы. Неужели он притворялся и этот зверь, который приказывает заткнуть свой рот и раздвинуть ноги, всегда жил в нем? Может, это отчаяние? Понимание, что у тебя отбирают что-то дорогое?

С первым толчком его члена внутри меня, я прекращаю сопротивляться и закрываю глаза, ничего не чувствуя.

Ни-че-го.

Я подумаю об этом потом. Завтра. А лучше вообще никогда. Забуду, выкину из воспоминаний и не буду думать. Это же возможно? Можно забыть о том, что тебя взяли против воли? Я семь лет не могла забыть попытку изнасилования, вряд ли получится выбросить из головы то, что происходит сейчас.

— Не отдам! — рычит Марк, покрывая поцелуями мое тело. — Ни хуя он тебя не получит. Ты — моя. И после него тоже моей будешь.

Когда все заканчивается, я просто кое-как запахиваю платье на груди и выхожу из кабинета. Долго сижу под душем, смывая с себя прошлый день. Получается плохо, потому что о случившемся напоминают багровые отпечатки от пальцев на внутренней стороне бедер, на руках, запястьях, синяки на груди, появившиеся от грубого касания.

Понимаю ли я, что случилось? Скорее нет, чем да. Единственное, о чем я думаю, что отдала семь лет своей жизни тому, кто все эти годы уверенно держал меня в неведении, кто притворялся тем, кто души во мне не чает, тем, кто любит и жить не может, если меня не будет рядом. Семь лет я носила розовые очки, а теперь они разбились стеклами внутрь. Больно до крови из глаз.

Из ванной я выхожу спустя час. На моей кровати уже сидит Марк. Он похож на побитого провинившегося кота, но почему-то я ему больше не верю. А еще жутко боюсь подойти ближе.

— Ева… — Марк, наконец, поднимает голову.

Утыкается в меня взглядом, проводит им по рукам, шее, спускается ниже. Он кривится, когда замечает синяки и поднимается, приближаясь. Все, как и прошлый раз: он встает на колени, обнимает меня за ноги, утыкается носом в живот и просит прощения. Правда, на этот раз виртуознее: к словам добавляются слезы, но я его даже не слушаю. Просто стою с опущенными по швам руками и смотрю вперед. Мне больше не жаль его, я не хочу понимать, почему он так поступил и не хочу прощать.

— Ну что ты молчишь? — Марк поднимает голову, понимая, что я никак не реагирую.

— Я хочу уйти, — произношу, едва шевеля губами. — Прямо сейчас.

В этот момент я все еще верю, что у меня есть такая возможность. Что он отпустит меня, стоит захотеть. Я была рядом с Марком не потому, что он мне угрожал или требовал, это был мой выбор. Моя благодарность за все, что он сделал для меня. Для моей матери. Благодарность за спасение от насильников и за то, что моя мама до сих пор жива.

Сегодня чаша благодарности иссохла. Он опустился до насилия, а это в моем понимании — не прощается.

— К нему? — он усмехается и поднимается на ноги. — Ты этого ждала, да? Что он придет за тобой весь такой крутой и можно будет меня бросить? Этого, мразь?

Я отшатываюсь, когда его ладонь со всей силы касается моей щеки. Вмиг пропадает желание что-то говорить, возражать или возмущаться, просить меня отпустить. Хочется закрыться руками и осесть на пол, умолять, чтобы он больше меня не трогал, но Марк идет дальше. Хватает меня за шею и толкает к стене так, что я ударяюсь затылком и перед глазами мутнеет.

— Ты никуда не уйдешь, — шипит он, глядя в мои глаза. — Никогда, поняла? Он выкинет тебя на улицу, а я подберу, но одна ты не будешь. Никогда! Я не позволю тебе уйти от меня, поняла? Не позволю! От Марка Лебедева не уходят. Ни-ко-гда!

Его взгляд горит безумием, а рука сжимает шею сильнее.

— Замаскируешь лицо и пойдешь ублажать его. Вспомнишь, какого это заниматься сексом с молодым, — Марк скалится. — Сделай все так, как он попросит. После тебя будет ждать машина. Не сядешь в нее — я подниму дом твоих родителей на воздух вместе с ними, поняла меня?

Он встряхивает меня за плечи и уходит. Громко хлопает дверью. Сейчас самое время плакать, но слез почему-то нет.

Глава 4

Ева

— Вы к кому?

Из огромных ворот, куда меня привозят, выходит охранник.

— К Руслану Фадееву, — мой голос звучит прерывисто