Войдя в гостиную, она заметила, что тюльпаны на подоконнике выпустили стрелки. Они расцветут как раз к тому времени, как вернется Том. Пока на концах стрелок гордо торчали бутоны, похожие на яйца вкрутую, но такие, в которых больше желтка, чем белка. Потянувшись за блокнотом, она записала метафору: такие мелочи часто оказывались полезными. В печатной машинке ждал наполовину исписанный лист, и она села за стол, надеясь закончить рассказ. Но вдохновение как будто улетучилось, и запланированный неестественно счастливый конец казался невыносимо банальным и далеким от жизни. Она воображала себе, как в парикмахерской женщины, сидя под феном, лениво листают страницы и доходят до «Розового сада» Кэтрин Олифент. Они читают первую страницу, ту, на которой рисунок, изображающий девушку с розой в руке и мужчину, гораздо более красивого, чем бывают мужчины в реальной жизни. Мужчина стоит чуть позади девушки, на лице у него мука… Но пролистают ли они журнал до конца, до того места, где следует искать продолжение и концовку, уныло спросила себя Кэтрин. «Так странны дни, которых больше нет. Желанные, как сладость поцелуев…»[4]– лениво напечатала она, но какова вероятность, что ее герой читал Теннисона и вслух процитировал бы эти строки? Невелика, подумала она, вставая, и начала расхаживать по комнате.

Ее взгляд остановился на столике, где она держала напитки, когда таковые имелись. В графине было на полдюйма хереса, джин закончился, а вот липкая бутылка апельсинового сока с мякотью оказалась наполовину полна. А еще столик запылился. Чуточку повеселев, Кэтрин пошла на кухню за метелкой и шваброй. Она любила убирать, когда у нее было на то настроение, и часто идеи для романтических сюжетов приходили к ней, когда она отряхивала в окно швабру или полировала стол.

Окно гостиной выходило на ряд магазинчиков, над которыми располагались квартиры. Почти напротив находился ресторан, который держали киприоты и в который Кэтрин часто заходила поесть или купить дешевого вина. Она как раз задумалась, может ли сегодня позволить себе ужин в ресторане, когда увидела появившихся из-за угла Дигби и Марка. Помахав им шваброй, она поспешила вниз. Придется посмотреть, есть ли у нее чем их угостить, ведь они приходили, как доверчивые зверьки, ожидающие кормежки, и она не могла их разочаровать.

– Она убирает по вечерам? – недоуменно спросил Марк, когда они почти подошли к ее двери. – У нее, кажется, швабра в руках была.

– Да, странно как-то. Обычно этим занимаются по утрам, – почти неодобрительно сказал Дигби. – Уж и не знаю, что сказала бы мама.

– Тебя это правда волнует?

– Мне бы не хотелось, чтобы моя жена занималась уборкой по вечерам, а тебе?

– Нет, наверное, но женщины обычно поступают как хотят.

В это время Кэтрин распахнула дверь, приглашая их войти.

– Мы принесли пиво, – сказал Дигби. – В «Фантазии Феликса» была вечеринка, и мы решили, что обидно было бы перестать пить.

Последняя фраза не вполне в его духе, подумалось Кэтрин. Дигби с Марком были исключительно трезвыми и прилежными мальчиками, хотя Марк иногда бывал язвителен на словах.

– Так вот куда направлялись два антрополога, – улыбнулась Кэтрин. – Я видела их, когда пила чай. Как мило, что и вас тоже пригласили.

– Ну, не совсем пригласили, – возразил Дигби. – Так уж получилось, что мы там занимались, и не могла же мисс Кловис нас не позвать. Тогда вечеринка происходила бы вокруг нас.

Они обосновались на кухне, где Кэтрин начала готовить ризотто из тех остатков, какие смогла собрать. Холодное вареное мясо она пропустила через мясорубку, которая именовалась «Беатрис», – странно женственное и изящное название для злобного железного приспособленьица, чьи крепкие зубы безжалостно кромсали волокна и сухожилия. Кэтрин мясорубка всегда напоминала африканского божка с квадратной головой и коротенькими ручками, а еще она походила на грубо вырезанных идолов со злобными лицами и агрессивно выпяченными грудями, которых Том привез из Африки. Когда он уехал, она заперла их в стенном шкафу, но теперь, наверное, придется достать, не то он обидится.

Накрывавший стол в гостиной Дигби задержался прочитать лист в печатной машинке.

«О моя дорогая, драгоценная любовь, – вздохнула она, кладя голову ему на плечо, – столько времени прошло». «Знаю… Так странны дни, которых больше нет. Желанные, как сладость поцелуев», – мягко отозвался он». «Неужели люди правда такое друг другу говорят?» – удивился Дигби. Учеба пока не оставляла времени на то, что он называл «амурными увлечениями». Либо они ничего не говорят, «растворяясь в его объятиях», как (предположил он) могла бы написать Кэтрин, либо возмущенно отталкивают обнимающего.

Вбежавшая в комнату Кэтрин выхватила из машинки лист.

– Не смотри! – воскликнула она. – Эта история не в твоем духе.

– Ты и Тому это скажешь, когда он вернется? В конце концов, не так уж много времени прошло – меньше двух лет. Когда ты его ждешь?

– На следующей неделе, по крайней мере тогда корабль причаливает. Возможно, сначала он навестит мать, ему это будет по дороге.

– Мы решили, что когда соберемся в экспедицию, то обязательно полетим, – сказал Марк. – Тогда не будет опасности, что от нас потребуют переодеваться к обеду. Мы считаем это устаревшим обычаем, но, наверное, Тома так воспитали и ему трудно это стряхнуть.

– Но ведь смокинг он с собой в экспедицию не брал, правда? – шокированно спросил Дигби.

– Конечно нет. Том весьма успешно избавился от семейного воспитания. Например, выглядит он еще более потрепанным, чем вы двое, – добавила Кэтрин, не подразумевая ничего обидного.

– Полагаю, ты назвала бы его обедневшим молодым человеком из хорошей семьи, верно? – спросил Марк. – Я слышал, у семейства Моллоу большое поместье в Шропшире, которое теперь приходит в упадок. – В его голосе прозвучала нотка удовлетворения.

– Да, но это печально, – ответила Кэтрин. – Поместьем управляет его брат, и, думаю, его мать тоже очень много сил в него вкладывает.

– Ты знакома с его… э… родными? – спросил Дигби.

– Нет. Наверное, по правде, такого не следовало бы ожидать. И вообще Том ездит домой лишь изредка, из чувства долга. Понимаете, они думают, будто он сбился с пути. Для них стало большим разочарованием, что он занялся антропологией. Он мог бы пойти служить в министерство по делам колоний. Тогда в семье его поняли бы, ведь один его дядя был губернатором где-то в Африке, в двадцатых. Но чтобы Том «отуземился», как они это называют… в общем, можете себе представить…

– Наверное, его отца это сломило, – самодовольно заметил Марк.

– Его отец давным-давно умер. Но с ними живет старый дядюшка. Не знаю, сломленный он человек или нет, и вообще про дядюшек такое обычно не говорят.

– Он дядя со стороны матери? – спросил Дигби.

– Кажется, да.

– Какая ирония, если учесть, что Том столько времени проводит за изучением роли брата матери в своем племени.