– Почему в «Громобое» так много комнат, – вздохнула Ада, которая изрядно покраснела, пока пробиралась через толпу, – и почему они все такие маленькие?

– Наверно, потому, что так сложнее бросать котов, – ответила Эмили, пожимая плечами[4].

Они подошли в угол комнаты. Три фигуры сидели на подоконнике, оперев ноги на свой багаж – три дорожных сундука, на крышках которых были нанесены инициалы: «Ш.В.», «Э.В.» и «А.В.».

– Позволь представить, – сказала Эмили. – Это мои одноклассницы – Шарлотта, Эмили и Анна Во́тте. Они мои лучшие подруги, Ада.

– Очень рада с вами познакомиться, – вежливо сказала та.

Сестры Вотте не ответили. На них были надеты чепцы с такими широкими полями, что их лица оставались в тени – и Ада вообще не была уверена, что они ее слышали.

– Они очень застенчивые, – шепнула Эмили, постукивая каждую из сестер по коленке, чтобы привлечь внимание. – Поэтому-то они и носят романтические чепцы. Представь, они сами себе их сделали, по примеру того, который ты мне подарила.

Шарлотта, Эмили и Анна Вотте взглянули на Аду, их голубые глаза мерцали из глубины чепцов, как совиные зрачки из дупла.

Затем, поднявшись, они извлекли из-за оборок своих чепцов по листу бумаги и что-то записали на них карандашом, передавая его друг другу.

Затем протянули Аде по записочке:

Эмили качнулась к Аде и прошептала ей в ухо: «Поначалу это кажется странным, но ты быстро привыкнешь!»

Выйдя из дверей «Громобоя», они обнаружили, что почтовая карета уже уехала[5], а собачья переноска прикреплена к «Машине различий», стоящей посреди двора, фырча и закипая. Вокруг нее толпились вычурно одетые люди. Ада сообразила, что это и есть участники литературно-собачьей выставки, то есть владельцы собак.

– Ну-с, литературные дамы и господа, – обратился доктор Брюквидж к толпе. – Благодаря новопришедшему веку пара я доставлю вас в Грянул-Гром-Холл в мановение ока. Все на борт!

Он вскарабкался в водительское кресло. Ада, Эмили и сестры Вотте разместились на совкообразном диване позади. Каждая из сестер взяла на колени по обезьянке и немедленно принялась ее тормошить – щекотать живот, дергать за хвост, похлопывать по голове.

– Внутри-то, чай, тесновато будет, мой добрый сэр, – промолвил маленький большеголовый человечек с кустистыми бровями. Он был с ног до головы облачен в шотландскую клетку, за исключением жилета, белого и сплошь покрытого чернильными пятнами. Из-за ленточки его тартанового цилиндра торчал целый пук перьев.

Сестры Вотте радостно встрепенулись и подали Аде по записочке.

– Подобно странствующим рыцарям старых добрых времен, мы с верным Айвенго ринемся вперед на поиски Го́това замка…

Сэр Вальтер махнул своей тростью по направлению к Грянул-Гром-Холлу. Затем открыл одну из дверец переноски. Из нее выскочил большой поджарый пес и принялся прыгать вокруг хозяина, радостно виляя хвостом.

– Все знают, – добавила строгого вида дама, вставая рядом с сэром Вальтером Жжотом, – что истому путешественнику прозорливость доброй собаки весьма споспешествует. Мы все пойдем.

Сестры Вотте предъявили бумажки.

От утиного пруда, где «Задорные девчата» помогали преподобному Торвилю снять коньки, послышался радостный крик. Фэнсидэй отшвырнула преподобную ногу, отчего ее обладатель снова потерял равновесие и отвалился затылком в сугроб.

– Плейн Остин – романистка! – воскликнула она на бегу, мчась через двор, лишь немного опережая сестер, Тэсс и Вирсавию. – Я вас всегда узна́ю!

– Все знают, что никакая другая сочинительница, хотя бы даже располагающая достаточным воображением, не в состоянии превзойти мой нарративный дискурс!

Сестры Воттте немедленно выдали перевод.

– Вы прибыли на собачью выставку? – спросила Фэнсидэй.

– Именно так.

Плейн Остин открыла переноску и выпустила свою собаку.

– Это Эмма, хампширская ищейка, чрезвычайно голубых кровей и редкостной сметки.

– Какая прелесть! – ахнула Фэнсидэй, пока собака со складчатой мордой обнюхивала подол ее платья.

Вперед шагнул хорошо одетый джентльмен с непослушной шевелюрой и самым большим галстухом, какой только Аде доводилось видеть.

– Уильям Проснись Теккерей, к вашим услугам, – представился он.

При одном взгляде на Уильяма Проснися сестры Эмбридж охнули и напрочь позабыли про Плейн Остин, к явному ее неудовольствию.