– Ну да, мел давно бы дождем смыло… А если ногтем поскрести?

Дальнейшие нехитрые эксперименты показали: надпись пальценестираемая, дождеустойчивая и ног– тенесоскребаемая, но зато странно-изменяемая при попадании синих нитей-лучей.

– Ага! – сказал Дюшка. – Ну хоть что-то!

И принялся (наконец-то!) изучать то, что излучалось из его ладоней.

Увлекся, надо сказать.

Не заметил, как дождь прошел, надо сказать.

Не заметил, как позади появилось видавшее виды, но мягкое и сухое кресло, как опустился в него, как стал записывать результаты своих опытов в странноватую большую тетрадку с бежевыми, словно выгорели на солнце, листами…

Выяснилось следующее. Нить тянулась, но не сильно, ее удалось удлинить всего на несколько сантиметров, причем сил ушло столько, словно вагон разгрузил. Да и то – не удлинить, поскольку она рассеивалась в пространстве и в этом смысле вела себя подобно лучу света.

– Ладно, человека-паука из меня не получится, с этим уже ясно. Теперь выясним, какой она длины…

Клюшкин пошарил на столе (да, да, момент появления перед его носом письменного стола, заваленного канцелярскими товарами, он тоже прошляпил). Линейка нашлась. Однако деления на ней были непривычные. Не Земли-11 и не Земли-4, это точно. С остальными метрическими системами Дюшка знаком не был.

– Ну хорошо, допустим, вот это – один… Один андреметр, назову в честь себя!

Диди. Мания величия и желания называть что-то в свою честь часто начинается с привычки разговаривать с самим собой.

– Итак, это один андреметр, значит, длина моей нити… Длина нити…

Измерить точно не получалось. Было совершенно неясно, где именно нить превращается в луч. Трогаешь у самой ладони – нить. Даже видно, что она состоит из пяти более тонких ниточек, которые выходят из бугорков под основаниями пальцев, стелются к центру ладони, сливаются и потом уже поднимаются вверх. На расстоянии двух-трех ногтей – еще нить, чувствуется отчетливо. Далее, еще примерно с большой палец длиной, нить еще чувствуется, но становится мылкой, плохо уловимой. А потом превращается в луч.

Нить не мешала чесать нос, брать предметы, а также совершать другие привычные действия. Если не обращать на нее внимания, ее вроде бы и нет. Или если закрыть глаза…

Дюшка закрыл глаза и обалдел: он вполне отчетливо видел нить даже с закрытыми глазами! Кресло, стол и щит с каляками не видел, а нить – да, как ни зажмуривайся. Кроме того, были хорошо различимы похожие на браслеты опоясывающие запястья структуры. Они были черные, но переливались разными цветами, если вертеть ладонью. И вроде бы можно было прочесть на них какие-то буквы. Дюшка присмотрелся и смог разглядеть четыре, а пятая угадывалась. Буквы были Дюшке незнакомы.

Диди. На Дюшкиных мутонитях можно было прочесть древние греческие буквы Земли-12 или аналогичные им древние эллионтические буквы Земли-13. Это были буквы пи, дельта, альфа и фи. Что касается пятой, только намечающейся, это была буква дзета.

Спустя три дня Дюшка научился видеть «второй слой мира», не закрывая глаз.

Спустя неделю вспомнил о том, что у него с собой есть несколько инфошариков, на которых, в частности, сохранены все тетрадки Элиного отца и все фантастические романы деда Славика.

Спустя дней сорок (к этому времени он уже здорово освоился и оброс всеми необходимыми бытовыми предметами, включая, например, джакузи и станок для печати микросхем в домашних условиях) обнаружил во «втором слое» синие ангельские капсулы переноса между мирами и мирно дрыхнущих в них Элю и Ризи.

Спустя три месяца стал потихоньку понимать, что за формулы нацарапаны на доске-щите и что это за зверь такой – дзета-функция. Чтобы разобраться с этим «зверем», пришлось заняться математикой. Учебники появлялись из ниоткуда, так же как остальные предметы. Причем логика появления оставалась непостижимой: вроде бы добавлялось на самом деле самое необходимое и такое, о чем Дюшка думал (как бы загадывал или заказывал мирозданию), но при этом, во-первых, далеко не все необходимое, а во– вторых, многое из появившегося было не так уж необходимо, даже излишне, и Дюшка такого не просил. Например, роллер-гироскутер странной конструкции, или мандариновый джем с кедровыми крекерами, или полотенце-пижама с капюшоном…

Спустя полгода жизни в полном одиночестве (наличие находящихся в анабиозе друзей слегка поддерживало его боевой дух) Клюшкин почувствовал, что сходит с ума. Его успехи в математике были весьма скромными. И он не понимал, для чего ангелы его сюда засунули и что ему требуется сделать с этой клятой функцией. Кроме того, его неотступно преследовали мысли о Варе, о том, что ее нет, нет, нет. Мысли о Земле-11, о конце света на ней. Мысли о Земле-4, о том, что люди там живут ужасной двойной жизнью, причем в одной из них (дневной) не помнят о второй (ночной соответственно). Думал о своем дедушке Славике Тихоновиче, перечитывал его фантастический роман (инфошарик с романом был у Дюшки с собой) и не понимал, откуда у деда могли возникнуть в голове такие идеи. Думал о многих-многих вещах, но чаще всего – о Варе. Он вспоминал тот день, когда они были одни в доме Славика и он поил Варю натуральным молоком, а ей не нравилось, но солнце тонуло в ее волосах, тонуло и тонуло, и это было счастье.

Дюшка не хотел жить, жизнь, особенно здесь и сейчас, была совершенно бессмысленным занятием, причем странным и вроде бы бесконечным. Но, во-первых, умереть было бы еще глупее (ему приходила в голову идея о том, чтобы просто перестать есть и пить и уснуть навсегда). А во-вторых, в капсулах спали Эля и Ризи, и ради них…

Не думать о Варе и всех погибших на его родной планете получалось, погружаясь в математику. Других развлечений у него не было. Джакузи и массажное кресло помогали расслабиться, но от тревожных мыслей не спасали. Мандариновые джемы и прочие вкусности обогащали рацион, но нельзя же бесконечно набивать желудок! На роллере можно было покататься по единственной более-менее ровной дороге метров триста длиной. А всей доступной территории было около квадратного километра. Точно измерить невозможно, потому что если идти все прямо и прямо, теоретически получалось, что уходишь далеко, хоть веки вечные шагай. Но практически оказывалось, что ты начинаешь плутать в тумане и либо маршируешь по кругу, либо возвращаешься в какую-либо точку внутри круга. Подобраться к синим капсулам с Элей и Ризи также не удавалось: Дюшка видел их довольно отчетливо, но они находились как бы здесь и как бы не здесь, не понять и не приблизиться.

Смена дня и ночи в Дюшкином пространстве происходила весьма условно. Днем становилось заметно светлее, но источник света не определялся, и светло было равномерно. Ночью же темнота наступала по градиенту (ха-ха, теперь Дюшке были знакомы такие математические термины, как градиент или дивергенция!): по краям, где пространство закручивало путника и возвращало обратно, ночью становилось черным– черно, а в центре, где располагалось Дюшкино жилище, тьма была сине-серой и весьма умеренной, при желании можно было даже разглядеть буквы в книжках, не включая лампу.