же желтый шишак на голове был похож на жало, а темный плащ за плечам – на обвисшие крылья.

Азамат улыбнулся Батыю, обнажив ряд крупных зубов, и, приветствуя Великого Хана, поднял правую руку.

– Бери своих лучших воинов и иди к городу, – Бату кивнул на городские стены. – Прогони оттуда тупых бездельников-хорезмийцев, оставь только сотню и пусть они до конца разобьют ворота. Если будет нужно, помоги им. Но, гланое, ты вскроешь город, как вспарывают брюхо раненого медведя.

Азамат посмотрел туда, куда показывал великий Хан. Его улыбка превратилась в глумливую усмешку. Несколько секунд Азамат, прищурившись, рассматривал полуразрушенные стены и огромный «дом» стенобойной машины перед его воротами.

– Ты – великий Хан! – хрипло сказал Бату Азамат. – И, возблагодарим Аллаха за то, что ты будешь им целую вечность.

Воин поклонился.

– Ты хорошо понимаешь нашего Великого Хана? – тихо шепнул Бури Кадану. – Потом он будет говорить, что семь недель ждал, пока не просохнут засыпанные рвы у стен «злого города», а сам город взял один малочисленный отряд лихого Азамата. Правда, на десяток его воинов-волков в этом городке вряд ли надеется хотя бы пара овец.

– Великий Хан слишком спешит, – так же тихо ответил Кадан. – Ворота еще не разбиты, а Азамат слишком горяч, как раздраженная оса, ведь недаром он так похож на нее. Говорят, что когда Азамат два года назад стал мусульманином, и его спросили, кто более велик, Аллах или Бату, он ответил вопросом: а разве они не одно и тоже?..

Оба улыбнулись и чтобы скрыть улыбки, опустили головы…

Через полчаса в центре становища войска Бату послышался смех. Он рос, превращался в хохот и растекался вокруг медленно, как смола. Несколько тысяч воинов хана Азамата снимали доспехи, обнажаясь по пояс. Они вынимали из ножен мечи, с удивлением и весельем, будто видели впервые, рассматривали их и смеялись от радости. Другие воины еще стояли у больших котлов, над которыми клубился густой, чуть пахнущий корицей, пар и возле которых суетились шаманы, а остальные пили густое, коричневое варево. Отшвырнув в сторону ковши, они быстро веселели, кто-то принимался петь, но этих сразу одергивали – шлепали по щекам или били палкой по спине. Нескончаемый говор глушил отдельные слова в толпе и над ней стояло несмолкаемое «Ау-у-у!.. Ау-у-у!..»

– Азамат!.. – вдруг взвыл чей-то голос на самой высокой ноте.

– Азамат!.. – тут же отозвалось многоголосое, ликующее эхо.

Хан Кадан бросил быстрый взгляд на лицо Бури. Тот хмуро рассматривал снятый с пояса нож – подарок Чингисхана.

– Алтайское зелье, – тихо сказал Кадан. – Великий Хан греет черным колдовством уже и так красную от жара кочергу.

– Бату умен, – почти не слышно, с усмешкой, ответил Бури. – Наверное, он считает, что в «злом городе» живут злые духи и поэтому он посылает против них демонов в человеческом обличье.

Воины Азамата стали в гигантский круг. Из-за тесноты и большого количества людей он получился неправильной, изломанной и сильно вытянутой формы. Когда круг двинулся вокруг своей оси, люди ломали палатки, наталкивались на телеги и на воинов из других отрядов, отчего приходили в неистовое бешенство. Бесконечное «Ау-у-у!..» превратилось в волчий вой. Полуголые воины Азамата привели в движение всю сердцевину огромного лагеря. Кто-то из них дрался с тем, кого задел, кто-то протягивал к небу меч или копье и дико хохотал, несколько человек упали на землю, и из их ртов хлынула коричневая пена. Упавших, кого не успели затоптать, оттащили в сторону шаманы. Кольцо людей, не прекращая вращения, двинулось в сторону города. Единственный человеком, не прикоснувшимся к «черному питью» был Азамат. Во-первых, этого ему не позволяла ему его вера, а, во-вторых, колдовское питье ему просто не было ему нужно.

К хану Бури тихой тенью приблизилась женщина в черном. Это была его старшая сестра  Амарцэцэг служившая жене Батыя Боракчин-хатун. Женщина всегда сообщала брату последние новости. Женский легкий язык был его едва ли не самым лучшим другом.

– Ты слишком много болтаешь с Каданом, – тихо, в самое ухо Бури, шепнула женщина. – Побереги свой язык и голову, глупец. Ты стал уж через чур смелым, когда говоришь о Великом Хане.

Бури едва заметно кивнул. Он бросил быстрый взгляд на Кадана и одними губами спросил:

– И кто же этот дырявый мешок, из которого сыплются ненужные слова в уши Великого Хана?

– А ты не догадываешься?

– Кто?!.. – прошипел Бури.

– Думай сам! – отрезала женщина. – Хотя, о чем там давать?..

5.

… Снег пришел, казалось бы, ниоткуда. Снег быстро густел, превращаясь в сплошной белый занавес. Бату потерял из виду сначала стены «злого города», потом идущих к нему воинов Азамата, а затем исчез стоявший поблизости отряд охранников-турхаудов. Прошла еще минута, Великий Хан вытянул руку и едва увидел свои пальцы. Огромные снежинки мягко ложились на защищенную броней руку, не таяли и быстро покрыли ее белым, невесомым пухом. Пахнуло морозным холодком… Бату потянул ноздрями воздух и не уловил хорошо знакомого запаха лагеря – запаха вареного мяса, мокрого войлока, навоза и лошадиного пота.

Из белой, непроницаемой пелены, откуда-то сбоку высунулась перепуганная и физиономия китайца Хо-Чана.

– Я не вижу, куда стрелять, Великий Хан, – волнуясь и от этого с сильным акцентом, сказал он. Боясь, что его не поймут, китаец повторил: – Я не вижу ничего: ни стен, ни воинов Азамата, ни даже пней вблизи.

Великий Хан молчал. В свите рядом и за его спиной раздались удивленные голоса. Снег быстро покрывал молодую весеннюю траву и буквально на глазах превращал ее в подобие сугробов. Кадан ударил ногой один сугроб, он легко рассыпался, и под ним мелькнула трава. Но буквально тут же она снова скрылась под снегом. Маленький тополек в нескольких шагах от Батыя, еще пять минут назад шелестящей молодой зеленой листвой, вдруг превратился в белый шар на тонкой, черной ножке.

Стена падающего снега глушила звуки, ломала пространство, превращая его в крохотные, разделенные завесой мирки в каждом из которых человек видел пять, от силы десять своих сородичей и этот измененный, разбитый на десятки тысяч «сот» мир, вдруг показался Великому Хану угрожающим.

Он чуть привстал в кресле, опираясь на подлокотники и сильно вытянув короткую шею, чтобы лучше видеть то, что происходит впереди. Но впереди был только белая стена снега… Эта стена была непроницаема, и только поднявшись выше облаков можно было заглянуть через нее. В голове Бату промелькнула давно услышанная поговорка, о человеке и о чем-то таком в нем, что можно разглядеть, только с высоты полета дракона. Бату попытался вспомнить ее дословно, но не смог и удивился несуразности