не солдаты подразделения спецназа, а полеводы товарищества коллективных хозяйственников. Их лишили фамилий и имён! Зваться, дабы не трепать чести марпеха ОВМР, теперь вменялось своими школьными или курсантскими прозвищами и кличками, не возбранялось даже оперативными позывными спецназовца. Их лишили формы, воинских званий – доблести марского пехотинца, способности оставаться кумирами в глазах детворы, любимцами женщин, героями у девушек на «Звезде». На бирке в изножье гамака было прежде написано, например: «Ираклий Кобзон, старший сержант, заместитель старшины роты», переправили на «Кабзон, зам. председателя колхоза, старший бригадир, бригадир первой полеводческой бригады по совместительству». Обращаться к нему теперь были обязаны не «товарищ старший сержант», а «мужик». «Мужик» – если старослужащий из земляков, и «хлопец» – если новобранец из марсианских небёнов. Предписывалось: отделения взвода переименовать в бригады; разведотделение и отделение оруженосцев – в звенья; повара – в кашевара; каптенармуса – в завхоза; офицера медслужбы – в фельдшера; комроты – в председателя колхозного правления. Казарма переиначивалась в спальный барак, медчасть – в больницу, каптёрка – в продсклад, столовая – в столовку, гальюн – в нужник. Наконец, КП(командный пункт; совмещён с закутком спального барака, бывшим офицерским притвором казармы) указывалось так и оставить «КП», но считать теперь «колхозным правлением». Наблюдательная вышка с часовым и дневальный у тумбочки в спальном бараке тоже не поменялись. Смирились с судьбой, пять лет пахали, сеяли, пололи, ан нет, – по-прежнему являемся воинским подразделением спецназа ОВМР, главное на поверку, вовсе не опальным в бегах, потому как держим экзамен на выживание. Узнаём о том от самого Науськивателя Испытания. А тот, и Соглядатай также, назначались лично начальником Генштаба ВС Марса, в строжайшей тайне. Уже только одно их раскрытие могло обернуться провалом Испытания. С другой стороны, только их раскрытие и могло спасти положение. Наускиватель известен, оставалось вычислить Соглядатая, а там договориться и заснять для отчёта штабным «кино». Я – продюсер и режиссёр с некоторым опытом.

– Шаного шуда, я эму ма-ыгу в г-отку за-ыхну!

– Что он сказал? – спросил я.

– Штабного сюда, я ему мотыгу в глотку запихну, – перевёл мужик, сидевший ко мне спиной в почтительном полуобороте. Он по штату в роте порученец при комиссаре, ныне же в колхозе значился бухгалтером и выполнял комиссарские функции ротного священника. В полку чемпион в марш-бросках с полной выкладкой, а уж добежать первым до дощечки «ВХОД СТРАЖДУЩИМ» и занять место у стола против камина, ему не составляла трудов. Фамилия его Батюшка, позывной в спецоперациях был также «Батюшка». Зубы у него скрючило в рот, но говорил внятно.

Я взял с полки жбан отпить, но тот оказался пустым.

– Хлеб, жбан пуст!

Возмущение в столь открытой форме, понимал, просто не уляжется – Испытание не по Уставу это не нехватка добавок за ужином. Потому я растерялся и прикидывал, как поступить. От тех пяти-шести глотков, что успел сделать, во рту вязало. В боку закололо, зубы сводило. Из желудка всё, что съел вчера за ужином и ночью в закутке, просилось наружу. Настроение – удавиться только, а тут ещё этот бардак, на который дОлжно реагировать не хотелось, но необходимо было. Только как? Колхозники – не марские пехотинцы: не прикажешь пасти заткнуть и сдать просроченную тушёнку кашевару в котлеты.

В раздаточное окошко высунулся Хлеб со жбаном в руке, попросил Кабзона, крайнего из сидящих за столом, принять и передать Председателю. Старший бригадир протянул посудину бригадиру напротив и тот ловко, на манер «штампа» в американских вестернах, запустил жбан по скользкой клеёнке; Селезень изловчился поймать и поставить на каминную полку. Но выпить киселя мне расхотелось.

Напиться не дали, нервы сдавали, и я поспешил убраться из столовки. Силыч не пропустил. Опустив низко голову и вальяжно прислонившись загривком к тамбурной двери, он усердно тянул через коктейльную соломинку(Зямин презент к коле) из котелка. Я отметил, посудина была чья-то из братьев-близнецов, и в соломинку Силыч пытался втянуть спагеттину. Делал вид, что не заметил моего порыва к выходу.

Хотел я подхватить пальцем макаронину и разложить по необъятной Силычиевой лысине, но тут встрял Камса. Фельдшер рванул ко мне из-под плащ-накидки с проворностью ему не присущей, пал на колени и под табуретом завхоза прополз на мою сторону агрегата. На ноги поднялся под самым у меня носом. Так близко, не то, что стоять, подойти боялся, а тут осмелел, в глаза даже глядел. А разило от его медхалата вблизи, не выразить как. Силыч, я знал, опускал фельдшера нагишом в ванну с тёртым и прокисшим топинамбуром, и пока тот руками и ногами взбивал надранку, медхалатом укрывал бидон с брагой. Мне лейтенант Комиссаров не нравился уже потому, что в роту был зачислен против моей воли. В побег, думал, избавился, не вышло.

– Чего надо, соколик? – спросил я и заложил руки за спину, зачесались.

Раздражали меня, и зуд в кулаках, и вонь камсой, но больше того хилая грудь и мягкое брюшко под медхалатом, Камсе размера на два бОльшего, с одной уцелевшей пуговицей на уровне между пупком и пенисом. С высоты своего роста я узрел сморщенный «бугорок», с ракушкой схожий, без волосяного почему-то оформления.

– Опохмелиться, – ответил фельдшер. С таким апломбом, будто его «опохмелиться» означало удачу в поиске могилы Капитана бин Немо.

Отрыгнул. Безудержно икая, обошёл кругом, цепляясь за мои плечи – растоптал последнее моё терпение. Облапил мне шею, спину и, малый в росте, застрял подмышкой. Высунул голову с угрозой:

– Прикажи Хлебу киселя налить, а не то… Прикажи, а… Халат постираю.

И я сорвался.

Но кулак мой врезался не в челюсть Камсе, а в лоб Хлебу. Кашевару в раздаточном окошке, должно быть, Кабзон рассказал о моей угрозе заменить половник мотыгой, вот тот и поспешил ко мне с оправданиями. Из раздаточной ринулся в трапезную, пробежал вдоль агрегата и прополз, как давеча Камса, под табуретом завхоза, а подымался на ноги, напоролся на мой хук.

Подброшенный ударом снизу, Хлеб машинально подхватил под микитки Камсу.

Я перестарался, отбросило их прилично, падая, оба налетели на Силыча.

Завхоз с макаронами на лице, кашеваром и фельдшером на животе поднялся из-за стола и отпрянул в угол. Бедолаги попадали на табурет, с табурета на пол, и уложились – Хлеб на спину, Камса сверху.

– Председатель, а кто у нас члены колхозного правления? Переизберём. Мордобойства больше не потерпим! Посмотри, какой бутерброд сотворил, камса на хлебе, – призвал меня к ответу старший бригадир.

Раздражение и зуд в кулаках пропали, уступив место хладнокровному расчёту мастера единоборств. Правда, бороться предстояло не одному против одного. В моей ситуации оставалось безвыходно войти в