— А кто это, Богнар и Раневский? — спросил Алексей, хотя отлично знал, что полковники Богнар и Раевский ведали врангелевской контрразведкой и разведкой. «Для чего он все это мне рассказывает? Уж не думает ли вербовать? Или просто не привык к этому банатскому вину, которое развязывает язык?»

— Не Раневский, а Раевский! Богнар и Раевский, собственно, заплечных дел мастера, «охранка» Врангеля, если хотите, «Тайная канцелярия». Страшные люди, не к ночи будь помянуты! — и Мальцев засмеялся. Потом с сожалением посмотрел на опустевший графин, нерешительно взглянул на официантку, махнул рукой, взял стакан, небольшими глотками выпил вино до дна, вытер усы и встал:

— Ну-с, молодой человек, не довольно ли? Это чертово вино действует...

— Как «рука Москвы», — подмигнул Алексей.

— Да, нагнали страху на нас большевики после дела Савинкова[7]! Все в штаны наклали! — Мальцев неверными шагами двинулся к выходу.

Алексей понял, что сам войсковой старшина вряд ли доберется до гостиницы, взял его под руку.

2

На другой день Алексей просидел добрых два часа в городском саду, обдумывая дальнейший план своих действий, и все более приходил к убеждению, что из Белой Церкви ему срочно надо ехать в Белград. Вчерашний разговор полковника Павского с Мальцевым страшно его заинтриговал. Конечно, поверить в то, что случайно сразу напал на след готовившейся операции, связанной с документами, находящимися у Кучерова, он не мог. Мальцев был сильно пьян, Алексей проводил его до гостиницы, намереваясь еще и там продолжить беседу, но Николай Александрович умел держать язык за зубами. И все-таки на вопрос: «Будет ли Александр Павлович в Белграде?» — Мальцев, ничего не заподозрив, ответил: «Нет, генерал Кутепов выехал в Париж». И Хованский даже вздрогнул: Кутепов — это же начальник разведки РОВСа[8]. А ведь Петром Михайловичем зовут Кучерова! Затем Мальцев сказался занятым, признался, что его скоро в гостинице навестит Павский, с которым они поедут в Белград.

В Белой Церкви у Хованского возникло удивительное чувство: городок напомнил ему родной Воронеж, детство, юность... Вот за воротами сада проходит парами класс институток в белых пелеринах с чопорной классной дамой в какой-то невероятной шляпе. Институтки исподтишка бросают на него любопытные взгляды с лукавинкой. «Что за офицер сидит на скамейке?» Проходит в черной рясе монах, смиренно опустив долу глаза. Продефилировали две дамы, эдакие «старые барыни на вате». Одна из них бесцеремонно оглядела его в лорнет.

Сегодня воскресенье, и в городе много кадет. Они разгуливают по улицам группами и парами. Вот по аллее сада идут три кадета. Они увлечены разговором. Один из них, среднего роста, с «Георгием» на груди, сутулый шатен, его узкое, похожее на щучью морду лицо, вытянутый нос с горбинкой и колючие зеленоватые глазки до боли напоминают кого-то из далекой юности. Алексей мучительно напрягает память. Тем временем один из кадет хлопает «щучью морду» по плечу и говорит:

— Пошли выпьем по стаканчику, тряхни мошной!

— И в самом деле, Околов, не будь сквалыгой! — берет его под руку другой.

— Нету монеты! — блеет тот, как козел, и тут же, заметив сидящего на скамейке офицера в морской форме, показывает глазами на него товарищам. И они, поправив пояса и одернув рубахи, лихо откозырнув, проходят мимо.

«Черт! Каким образом? Да, несомненно, сын Околова, жандармского ротмистра Сергея Околова! Человека из той страшной ночи...» Хованский смотрит вслед удаляющимся трем кадетам, а перед глазами живо встают картины из далекой юности.

...Снежная, на редкость лютая зима 1905/06 года. Сугробы в Воронеже достигали крыш. Свирепые бураны выли как волки, крутили мелкий снег. Серые дни сменялись беспросветными сумерками, а за ними полз мрак. В городе шли аресты. Реакция торжествовала.

Алексей, в ту пору Лешка, приехал домой на каникулы. В новенькой форме. Неуклюжий подросток, ученик Севастопольского мореходного училища. Старался говорить басом, хоть и часто давал петуха, выставлял вперед грудь, разворачивал плечи, задирал нос и щеголял, иногда невпопад, морскими терминами.

На богоявление впервые за много дней проглянуло в морозной утренней дымке зимнее солнышко. Низовок сдул за ночь со скованной льдом реки снег. И с высоты Хазарских урочищ река казалась среди белой долины ультрамариновой лентой, а сверкающие всеми цветами радуги ледяные кресты и голубцы у Иорданской черной проруби напоминали большую агатовую брошь в алмазной оправе.

Дождавшись конца службы, Лешка пошел домой, как вдруг увидел отца. Тот подавал рукой знак какому-то высокому мужчине в суконном кафтане, смазных сапогах и теплом картузе. Получив ответный знак, отец повернулся и быстро зашагал прочь.

Лешка растерялся. Отец, преподаватель словесности воронежской гимназии, в бога не верил и никогда в церковь не ходил, а тут явился на водосвятие. И потом этот явный признак волнения — вытянутая шея отца. А мужчина в суконном кафтане, с виду рабочий, потоптавшись с минутку на месте, двинулся вслед за отцом. Здоровенный мордастый парень поглядел воровато вслед рабочему и вдруг подморгнул стоящему в пяти шагах от него еще одному человеку, кивнул головою в сторону шедшего отца и направился следом. И мордастый парень, и его приятель были одеты одинаково. Оба в длинных пальто с мерлушковым воротом и таких же шапках. И даже лица, верней, их выражения, были такие же. Оба напоминали ищеек. Их цепкие взгляды, словно принюхивающиеся к чему-то носы, настороженные уши вызывали в Лешке чувство гадливости, он угадал, что они следят за отцом и опасны для него. Это и заставило его пойти за ними.

Так они и шли: впереди — Хованский-старший, за ним рабочий, потом два шпика, а следом незаметно продвигается Лешка.

У ворот Митрофановского кладбища рабочий свернул в сторону, за ним последовал один из шпиков, а отец, второй шпик и он, Лешка, вошли в ворота на территорию кладбища.

Отец остановился у могилы Кольцова. Лешка как-то приходил сюда летом. Тогда было зелено, пели птицы. На цоколе из серого мрамора лежал небольшой венок из красных маков и васильков.

Теперь кругом бело и голо. Тишину нарушал лишь перезвон монастырских колоколов да скрип снега под ногами.

У памятника Кольцову отец прислонился к стволу плакучей березы. Мордастый спрятался шагах в пятидесяти за можжевеловый куст. Лешка тоже остановился и присел за оградой, и вдруг отчетливо понял: «Надо выручать отца!» И когда за поворотом показался мужчина в шубе, он выбежал на середину дороги и громко крикнул прячущемуся за кустом шпику:

— Эй, дядя, чего там делаешь? Сейчас сторожа позову! — И, сложив рупором ладони, повернулся и заорал во все горло: — Дядя Андрей! Тут вор прячется! — и кинулся в сторону домика кладбищенского сторожа.