старых обоев

сворачивается путь

 Много раз,

 сотни раз,

 синий лес

 из-за насыпей

 приподнимался

 и опускался,

Пыхтит

упаханное брюхо

узлового полустанка

Поезда зык

с гулом обшарп,

сермяжьи вагоны

застряли

 в щель.

Прохор – лихач

– ватный буфет –

вагонной нудотцею

стоя в окно:

– Эх, экипаж неспешной,

задрючит нас

– растелефикация! –

продувной вагонец,

костодав.

Тут бы на дутиках.

– Я вас катаю

  на резвой!

  Эх-ма,

  Тетке в глаз!

Жонка, Дуняша, гляди! –

А из окна

чухломские метелки-ветлы

пятиверстной зевотой растянуты

виснут в глаза.

– Эх, замурошка-дорожка!

Втянула в тоску,

теткин кисель…

Ну-у-у, трохнулись,

про-о-о-дави тебя! –

…Плесенью станция

 глаза вылупила,

 известью поползла…

 Красный петух семафора

 хлопает по затылку,

 расшвыривая по местам

 узловых дежурных…

Дунько трудненко:

– Чтой-то в сон меня тянет

болотом

илью липучей подбирается…

Марево

 черные

  муравьи

   копошатся… –

Дунька в подушку,

в туман

канула…

II.

Рубиха дремлет

на низкой полке.

Прослоенный ватный зипун,

над головою шаль…

жестко…

полно сапог…

Прохор, затылком об полку,

спит,

сквозь сон

погладит Дунькину ногу…

полушелковые чулки,

сапожки с ушками

вздрагивают.

Глаз фонаря занавешен желтком

Дунька стонет

на сером мешке:

– Ох, не души меня, Гриша!

Нет ни души кругом,

(отдушника рта молода)!

Гришка-скокарь, – третий!

Нет, Петя,

Петя третий,

Сеня четвертый

ох, перепутала!

Ох, сколько их!

Только я не душила

Утюгом легонько гладила,

Да я же любила

Я же жалела.

Скажи, Петенька,

ведь, правда жалела?..

…Ох, Прохор, Прохор,

пойдешь и ты прахом!

Родненький, прости!

 Эх, да ведь не удушила,

 легонько уморила,

 а все лезут, вяжутся,

 между снегами кажутся.

 О-ох! –

Прохор спросонок

из под узла вывалился

бормотом:

 – Дунька, ы!

 Кого загубила?

 Кого придушила?

 Жена?..

Сам испугался.

Дуньку затряс:

– Что ты, что ты,

моя белюха?

Дунька, что ты клеплешь?

Проснись!

– Что трясешь меня?

Покою не даешь?

Бес!.. –

Открыла глаза:

 – Прохор, чего пристал,

 А?

 Свят, свят, свят!..

 Глаза испуганно круглятся.

 – Разбудить бы жонку надобно

 Что ты несла?

 Что за Петя?

 Каков Гриша?

 Кого убивала-морила, а?

Мерзнет баба со страху ночного,

а сме-е-ется

змеется

губами

ледяными

синими

– Ш-ш-ш-с!

Ишь, сумашедший

Я убивала,

Я?

Это, я-то, я,

твоя Дунюшка

убивица?

Иль из-под вагона

что увидел?

Ох, дружочек,

душно в дороге,

полки низки,

стекла да чашки

бренчат,

ну ее к ляду,

только расстроилась вся!

Вот вернемся домой

хорошо в садочке:

близкое солнышко

поблескивают,

сыплет охрец.

Там

 подвал

  большой

   хороший,

снеди всякой

полным-полнехонько!

Улыбкой по Прохору лазала,

шарила,

засыпляла…

Прохор прокис:

– Я ж тебе говорил:

перенудься,

не езди

к старухе

в логово –

хуже будет! –

III.

Холод… свежинь…

Глаз приоткрыл

рабочий барак,

сверчки сторожей

жуют небесынь,

клокоча,

звунчат –

жох,

цок!

Палисадник-платок

утыкан росистыми бархатцами,

Дунька сидит на заваленке

черной

 как гриб деревной

Свист…

Дунька скок вертячком.

– Заходите, Григорий Палыч!

– А где твой?

– На базар пошел

  позаране

  масло закупать топленое

  да сливочное…

Гришка глухо:

– Дуняшка,

  Когда же можно?

– Тише ты… Да сегодня

в одиннадцать ночи.

Посвистишь тогда.

Муж до завтра уедет…

Ну чего ж ты уставился?

Бельма бестыжие

шилами из лица

 по-вы-лезли… –

 – Уу!

Всю тебя просверкаю!

Прокушу на всю жизнь!

Никому не отдам

ни одной завитушки!

Режь мою душу

сердце шилом коли!

– Ну уж и выпьешь, бешеный!

Рано хозяином стал!

Погоди

 до одиннадцати…

Прощевайте, Григорий Палыч!..

И шопотом вслед:

– Кандидатик мой

тепленький,

язви тебя!.. –

А припрятавшись в тень

прикрывшись платком

замурлыкала:

Излюбилось сердце, кровью изошло,

Раздражает меня темная ночь,

Задрожали мои руки убивать,

Ляжет муж на подушку в черный гроб.

   Разгуляется Рубихин топор,

   Не блазни меня каратиками вор!

   Харкнешь рыжиками прахом, хрыч,

   Не ходи в подвал, собак не клич!..

Ох, и наскучило мне любить,

Ох, и губить надоело мне,

А живым мне не в мочь его отпустить,

Сам топор в мои рученки падает…

   За что судьба меня сгубила

   К восьмому гробу привела,

   Позор Рубихе подарила,

   Топор железный подала!..

Ох, помру я, бедная, в этот год;

похоронят Дунюшку под сугроб,

под сугроб меня зароют

  в белый снег

У-ух, да эх,

  покружиться не грех!..

Заплясала, пошла

  помешанная:

Ши-та-та

Ши-та-та…

– А! Вот и муженек

дорогой!

Что принес в подарок

своей Дунечке?

Да не торопись

разворачивать,

чайку попей,

винца подлей.

Мое винцо

пьяное,

оно пьяное, кровяное…

  Укорябнет за душу

  нежное и сонное…

– Эх, задирушка,

хохочешь, дразнишь!

Может мужей других

ты поила таким вином?

– Что миленький,

что ты славненький!

– Уж не это ли вино

ты в подвале держишь

собак дразнишь?

Что то неспокойно

у нас –

землю роют псы

морды жалобно вверх –

завывают…

Всю ночь спать не дают…

– Что ты крупу мелешь?

Пей вино, не скули.

Устал должно…

– Ах, Дунька, Дунька лукавица!

А не для Петеньки ли