“Лечение все равно будет долгим, – говорит доктор Л. – Мы назначим вам пятьдесят четыре недели химии. Пока вы проходите лечение каждую неделю. Потом мы будем проводить его каждые три недели. Как только закончится эта капельница, вы можете поехать домой на выходные. Я жду вас в понедельник”.

Когда он уходит, мама все еще рыдает от счастья.

Я сижу в кресле и вижу в зеркале женщину за моей спиной. Чужие руки собирают то, что осталось от моих волос. Целые пряди падают мне на колени.

Магазин париков для меня не в новинку, но я никогда не думала, что буду выбирать парик для себя. В прошлом году моя мама проходила через тот же ад с раком груди. У меня остались лишь ужасные воспоминания от страшных лиц манекенов, от электробритв и продавщиц, полностью находящихся в ином мире. Моя мама всегда носила забранные кверху волосы. Сейчас они у нее темные и короткие, едва начавшие отрастать.

Она купила парик мягкого орехового оттенка, похожий на ее собственные волосы, с которыми она распрощалась. Она редко носила его, предпочитая обматывать голову шарфом. Я никогда ей этого не говорила, но мне все время казалось, что парик на ней смотрится неестественно. Она прошла через две операции, чтобы отрезать как можно больше рака, за ними последовали две недели облучений, а потом химиотерапия в той же самой больнице, где теперь лечусь я. Для всех нас это было жуткое время. По мере продвижения от операций к облучению и химии слова врача пугали нас все больше. Последний этап был худшим. Химия и смерть казались такими близкими друг другу.

Тем утром, когда я проснулась, на моей подушке были волосы. Пряди волос на щетке. Отчаяние в раковине. Старушка Ханнеке была права. Три недели – ни больше ни меньше. Я видела, что лысею, хотя в глазах всех остальных мои волосы выглядели как обычно. Вчера я даже подумала, что они красивые и блестящие, хотя по-настоящему никогда их не любила. Я осторожно запускаю в них пальцы и вытаскиваю целую прядь. Я смотрю на щетку, лежащую у раковины, как на средоточие зла. Но средоточие зла не щетка, а зеркало. Мои волосы выпадут вне зависимости от того, буду я расчесываться или нет. Сотни тонких нитей одновременно. Я могу заметить первые проплешины, рассматривая себя вблизи. На то, чтобы понять, что вчерашний день принадлежит далекому прошлому, много времени не требуется. Пришло время парика.

Забавно, но я не могу вспомнить медсестру, которая хоть что-нибудь сказала о том, сколько боли могут причинить выпадающие волосы.

Магазин париков расположен в центральном вестибюле больницы. Удобно для онкологических пациентов, которые могут зайти сюда сразу же после того, как их снимут с капельницы. Сзади сидят моя мама, сестра и Аннабель. Все мы молчим и чувствуем себя неуютно до тех пор, пока Аннабель не снимает напряжение, примеряя один из париков. Это смешно. Мы хохочем.

Я вижу продавщицу, достающую парик из коробки. Будь позитивной, Софи. Но что-то не получается. “Я каждый день теряю их тоннами”, – говорю я женщине, укладывающей мои волосы.

Она смотрит на меня в зеркало. Я принесла с собой фотографии, где моя прическа мне нравится. Это те, которые Мартейн сделал три недели назад, когда волос у меня еще было полно. Я все меньше и меньше похожу на девушку с фотографий, потому что мои волосяные фолликулы не могут противостоять химии. Снимки лежат на столе рядом с брошюрой о париках и моделью из желто-белых волос, которую только что достали из коробки. Может быть, что-то вроде этого? Даже не близко. Все эти прически превращают меня в трансвестита, и, когда продавщица знакомит меня с копной длинных темных волос, я могу думать только о гитаристе из Guns'n’Roses. Для MTV это, может, и сойдет, но только не для моей головы. Что за долбаная катастрофа.

Я смотрю на сестру – ее темные волосы собраны в пучок. Она красивая. Как и я, Сис предпочитает убирать волосы вверх и назад, устроив на голове легкий беспорядок. Я смотрю на тонкие черные волосы Аннабель, снова на замечательную прическу сестры, потом на короткую мамину стрижку и опять на редкие жалкие клочки волос на моей голове. Последние три недели пронеслись мимо меня со свистом, но я все еще не могу до конца понять, как здесь оказалась.

Я хочу сбежать, спрятаться в безопасных стенах моего дома. Не только от болезни, но еще и от реакции окружающих, напоминающей мне обо всем том, что я хочу забыть. Соседи с жалостью в глазах. Человек в продуктовом магазине, тайком кладущий лишнюю банку с витаминами в мою корзинку. Друзья, крепко меня обнимающие. Семья, плачущая вместе со мной. Я смотрю в зеркало блестящими от слез глазами и позволяю той даме возиться с моими волосами. От моих полных губ остается одно воспоминание. Чем больше она тянет меня за волосы, тем у́же становятся мои губы и тем сильнее я ощущаю потерю. Я похожа на кусок дерьма.

В конце примерки мне все так же ничего не нравится, и я выбираю вычурную прическу, не имеющую со мной ничего общего. Парик уродливый, а голова под ним ужасно чешется.

Женщина пытается меня приободрить: “Это займет некоторое время – почувствовать себя собой. В первый день парик всегда кажется чужеродным, но попримеряй его, поиграй с ним, и через пару недель он станет абсолютно твоим, – она говорит, что проработала в этом бизнесе уже двадцать лет, и утверждает, что является одной из немногих, кто покупает модные, молодежные парики в Японии: – Оттуда идет все веселье, свежие образы. Идеально для такой девушки, как ты”.

Модные? Молодежные? Да это же практически хала! Пышная и устаревшая. Да я в нем похожа на какую-нибудь желчную Стеллу, пьющую разбавленное белое вино и играющую по выходным в гольф. Это не я. Это чванливый сноб. В попытке найти что-то, что подходит мне больше, я в итоге заканчиваю на том, что совсем мне не идет. Как это могло произойти?

Я поворачиваюсь к маме и вижу, что она тоже вот-вот заплачет. В лифте я смотрюсь в зеркало, но по-прежнему вижу только незнакомку.

«Ты ужасно похожа на вермееровскую девушку – ту, что с жемчужной сережкой”. Это уж получше того, что приходит мне на ум всякий раз, как я вижу свое отражение в зеркале. После долгих экспериментов с лентами для волос Аннабель и лаком из причудливой белой бутылки, который продавался вместе с париком, я спускаюсь в кухню около полудня. Мама и ее подруга Мод пьют кофе. Я улыбаюсь, целую Мод в щеку и ставлю чайник.

“Клянусь, просто вылитая”, – слышу я продолжение разговора. Мама улыбается подруге. Я яростно чешу затылок, безнадежно пытаясь побороть вечный зуд. Мне нужно избавиться от последних волос, с ними моя голова выглядит даже хуже.

Я вновь возвращаюсь наверх, к зеркалу. Передо мной на комоде лежит большой календарь, этакий профессиональный ежедневник. Он посвящен следующим пятидесяти четырем неделям химии и облучения. Моя жизнь в пятидесяти четырех неделях. Первая триумфально перечеркнута.

На девятую неделю запланирована первая контрольная оценка. Мне сделают сканирование, чтобы проверить, пошла ли мучительная тошнота мне на пользу. Я боюсь до смерти. Я не позволяю себе думать о том, что предстоящее сканирование может обернуться чем-то хорошим. Станет только тяжелее, если получится наоборот. Я пытаюсь размышлять над худшим сценарием: опухоли разрослись, рак неизлечим, я в конце пути. Я беру нашу кошку, Саарти, и прижимаю ее к себе, раздумывая над тем, кто из нас кого переживет. За последние недели я впервые в жизни осознала, что смертна. Осознала, что я человек, являющийся частью общего гигантского цикла, естественного процесса жизни и смерти. Как будто я больше не отдельная личность, а деталька вселенского бытия. Странным образом осознание этого успокаивает, но лишь на время.