Вот, собственно, и все. Могу написать, если требуется. Но я не один, все так делают, что же мне одному отдуваться, Виктор Батькович, я человек полку полезный, службу знаю.

Смотрю на Витеньку и вижу, что он и сам не ведает, что ему делать вообще и со мною конкретно. Нутром понимаю: в полку случилось нехорошее и как-то это связано с моими самоволками.

Лейтенант интересуется, помню ли я, что было потом. А как не помнить? Проснулся в восемь, взял «расход» на кухне и поел – писарям после ночной работы всегда оставляют «расход». Потом ушел в свою родную роту, писал и рисовал для ротного-корейца курсовую «Танковая рота в наступлении днем» (кореец учится заочно в академии). Затем пришел Спивак, мы смылись из полка легально, через КПП, по пропусковым карточкам посыльных. Есть такие карточки для солдат, что к офицерам, вне полка живущим, бегают по службе. Хабар уже лежал у сторожа на даче – Валерка вынес ночью и быстренько вернулся. Его рота как раз караулом стояла в техпарке, вот он и уложился в полчаса. Хабар притаранили к Вилли, а дальше – известно. Хоть ты и посыльный с карточкой, мешок водяры и немецких денег через ворота днем не понесешь. Поэтому – забор, спортзал, а там старлей в окошке. Вот и все, только писать я этого не буду, в полку такого не бывало, чтоб самовольщик пойманный бумагу на себя писал. Мешок изъяли, пять суток на губе – мало, что ли? К тому же нет записки об арестовании, я знаю точно, но откуда – не скажу. Выходит, я почти неделю парюсь за решеткой незаконно. Такое здесь принято, впрочем, и мне не в новинку. Вот надобно солдата наказать, а ротный больше трех суток губы дать самолично не может. И держат нарушителя несколько дней на губе без записки. Потом вкатают законный «трешник», отсидел – и снова в строй. Серьезные нарушения устава и дисциплины начальство не слишком желает фиксировать. Приедут проверяющие, спросят: почему в полку бардак? Будут у начальства неприятности, а ему, начальству, это надо? И солдатику тоже не надо. Система работает, большой бардак в полку отсутствует, а мелкий – он и должен быть, потому что – армия, как в ней без бардака? Да ни один проверяющий не поверит, что в полку не пьянствуют, не бьют друг другу морду, не бегают и не торгуют чем попало. Так что мелкий нарушитель даже выгоден начальству – он создает наглядную статистику борьбы с солдатским разгильдяйством.

Короче, все по-своему довольны, но я конкретно недоволен и ничего не понимаю. Кому понадобились большие неприятности? Измена родине – большая неприятность для полка. Пузатенького Бивня могут так треснуть по башке, что погоны отвалятся напрочь. Другое дело – Витенька. Он – особист, это отдельная структура, и комполка над ней не властен. Особисту за раскрытую измену дадут полную бочку варенья и целую корзину печенья. Но у полковника Бивня, как офицеры меж собой болтают, есть родственная лапа в штабе армии, он на дивизию метит. Но какая тут на фиг дивизия, когда во вверенном тебе полку шпионы окопались? Получается, главный мой и единственный враг – дознаватель из военной контрразведки, что сидит сейчас напротив и на память называет номера оперативных секретных тетрадей, с которыми я работаю, а также штабных офицеров, к ним доступ имеющих. Таких всего два: начальник оперативного отдела подполковник Генералов и его заместитель майор Мартов. Есть еще замкомполка по строевой майор Фролов – он тоже грузит писарей разной работой. Лично меня он грузит часто, нравится ему моя шрифтовая скоропись. Так она многим нравится, за что при штабе и прохлаждаюсь, пусть даже и без штатной должности. Когда я в полк попал, все писарские ставки, включая ротную, давно были закрыты местными сачками, но я при случае себя в шрифтописании проявил, ротный взял меня на заметку, послал в подмогу штатному писарю, и через пару дней тот писарюга уже мне колер наводил и рейки ватманом обтягивал. Творчество мое попало на глаза начальству батальона, а после – и штабу полка. Кореец-ротный моим карьерным взлетом был поначалу недоволен. Еще бы, личного кадра у него забирают что ни день безо всякой спасибы. Потом успокоился и даже стал слегка гордиться ситуацией: вот, мол, какого ценного солдата открыл и воспитал. В охранной роте при армейском складе горючего я штатно писарил и наловчился лихо «бить» количество заправок, о чем и в штабе полковом сказать не постеснялся, в результате чего из простого маляра был возведен в разряд специалиста по заправкам. А в армии заправка – это всё. Ведь армия пешком не ходит – она ездит. И победим мы НАТО или нет, зависит от того, как я рассчитаю заправки горючего. А рассчитать их в полковом масштабе – по количеству техники, бензину и дизтопливу, складам развертывания и полевым трубопроводам, с учетом вероятного урона от противника и средств того урона компенсации – возможно только, если мне, писарю с допуском и подпиской о неразглашении, известна в деталях боевая задача полка. Кто знает все про полк, тот знает все вообще, потому что полки у нас в армии одинаковые и воевать они будут похоже. Короче, попади к врагу моя тетрадь...

Тетрадь и пропала. Особист называет мне номер, я его помню – хорошая тетрадь, там много понаписано. Перенеси на карту и – привет, полнейшая картина получается: как мы выходим, какими дорогами движемся, где минные поля, где мосты переправ, где наводим понтонные, где разворачиваемся, в чем наша цель и последний рубеж...

– Хорошо искали? – спрашиваю. – Может, мне самому посмотреть?

Глупость говорю, конечно. Тетрадь не иголка, невозможно ее не заметить, и рабочий маршрут у нее один: из сейфа на стол и обратно. Иногда майор Мартов забирает ее и несет в кабинет подполковнику Генералову, но достает тетрадь из сейфа дежурный писарь с допуском, и он же ее возвращает на место. Сам замначальника отдела брать в руки ключ и шарить в сейфе права не имеет. Все-таки в армии, при неизбежном малом бардаке, большой порядок существует, я это признаю.

Особист отпирает нижний ящик стола, достает и швыряет мне пачку немецкого печенья.

– Стакан за шторой на окне. Рубай давай.

Плохой я сыщик: все в кабинете оглядел, а стакана за шторой не приметил. Печенье я запихиваю в рот по две штуки сразу, запиваю холодной водой, в животе бурчит еще сильнее. Печенье хрупкое, пустое, быстро тает во рту – глотать нечего. Про то, что пачка маленькая, уже не говорю, премного благодарен за нее товарищу сыскному лейтенанту, пусть даже он и толкает меня под расстрел.

Лейтенант расспрашивает про майора Мартова. Ничего особенного про него я сказать не могу. Майор как майор, с писарями спокоен и вежлив, лишнего не требует, авралов не любит и сам не устраивает, в деле разбирается. Способен крепко выпить, но пьяный языком не мелет, и вообще, судя по всему, мужик он не карьерный, выше подполковника не прыгнет, как и девять армейских майоров из десяти. А подполковника ему и так дадут, когда на пенсию зарядят. Другое дело Генералов: одних с майором лет, но две большие звезды уже имеет. Однако же не зам у Бивня и даже не начальник штаба. Майор Фролов – и тот его, подполковника, выше по должности, что, надо думать, не случайность, здесь таких случайностей не бывает. Пить Генералов не умеет, это факт, наблюдал его под мухой в офицерском клубе, где (слух такой прошел) однажды подполковник спьяну брякнул, что вот-де здорово звучит: генерал Генералов. На мой же слух звучит как в оперетке. Полковник Генералов – вполне по-боевому и с достоинством, но дальше – смех на палочке. Его уже и так меж офицеров с издевкой кличут генералом, а тот, над кем смеются в армии, карьерных шансов не имеет. Ну, разве что поможет лапа сверху, из Союза. Вдруг маршалу какому захочется поставить куклу у ноги для развлечений. Позвонит он маршалу другому и спросит: «Есть у тебя, твою мать, генерал Генералов? Нет? А у меня есть, мать твою!..»