Поэтому она так тщательно избегала в обществе любых разговоров о старшем сыне или отделывалась ничего не значащими фразами, ловко переводя тему в безопасное русло. Поэтому, сталкиваясь с Димитрием в те редкие моменты, когда он оказывался дома чуть раньше глубокой ночи, Ольга улыбалась, стараясь скрыть омерзение и ужас. В отличие от нее, сын даже не трудился притворяться, что между ними есть какие-то родственные чувства, и, глядя в его холодные как лед серебристые глаза, Ольга поражалась, откуда в нем столько злобы, ненависти и тьмы.

По-своему она любила его. Не могла не любить хотя бы потому, что долгих девять месяцев носила под сердцем и считала частичкой себя. Но Димитрию не нужна была ее любовь. Ему никто не был нужен. Когда она окончательно это поняла? В какой момент осознала, что представления матери о собственном ребенке не всегда соответствуют истине?!

Ольга точно знала, когда. Она помнила тот день до мелочей, и именно с него начались и омерзение, и ужас, и понимание, что ей всегда придется жить с увиденным. Конечно, тревожные звоночки звучали и раньше, но Ольге удавалось находить им объяснение. Она твердила себе, что он маленький, он еще ничего не понимает, это игра, наверняка ребенок помнит, как нервничала мать, когда отец отдалялся от семьи, и таким образом выражает свои переживания. Но другой голос, тихий и пробирающий до мурашек, шептал в ее голове, что Димитрий – не такой, как остальные дети. Он неправильный. Ненормальный. В их семье никогда не было ненормальных. И неправильных тоже не было. И, конечно, никто не поступал так, как он.

В тот день она возвращалась из поездки по магазинам. Младшие дети оставались с проверенной няней, и Ольга не особенно беспокоилась за них и не торопилась, заехала по пути в темпл, который продолжала посещать даже после того, как все в семье наладилось. По прибытии домой водитель остановился у ворот и замешкался, удивленный, что никто не открывает, и тогда какое-то шестое чувство будто подтолкнуло Ольгу вскочить с места и устремиться в калитку.

Первым делом она споткнулась обо что-то мягкое. Опустила взгляд… и не смогла даже закричать. Садовник – точнее то, что от него осталось – лежал прямо на дорожке. Похоже, он хотел выбежать на улицу… но ему не дали… догнали и растерзали на месте…

В своей жизни Ольга оборачивалась лишь один или два раза, и то девочкой, из любопытства. Магия родовой крови хранила всех белых волков, и они не зависели от полнолуния, не страдали звериными инстинктами. Они всегда оставались людьми, просто стоящими на более высокой ступени развития, чем остальные. Но оборачиваться все же могли. По желанию. И даже имея скудный опыт по этой части, Ольга не сомневалась: старого садовника растерзал оборотень, быстрый, сильный и безжалостный.

Она услышала, как дрожащим голосом выругался водитель, и вскинула испуганный взгляд на дом, безмятежно ждавший ее в глубине сада. Дети. Ее сердце забилось так сильно, что стало трудно дышать. Едва не поскользнувшись в луже крови, Ольга бросилась бежать к дверям так быстро, как только могла. Она ворвалась внутрь и обмерла, прижимая руку к груди.

Они все были мертвы. Алые брызги и изуродованная плоть. Ее дом, ее тихая семейная чаша, стал огромным склепом, наполненным телами. Забыв от ужаса саму себя, Ольга бродила из помещения в помещение, находя прислугу на своих местах: кухарку с помощницей – на кухне, прачку – в хозяйственных комнатах, молоденьких девушек-уборщиц – в гостиной, библиотеке и на лестнице. Она не сомневалась, что ее дети тоже разделили эту страшную участь. Хотелось упасть и выть от бессилия, от обрушившегося страшного горя и очень не хотелось увидеть, во что превратились ее малыши. Казалось, такое зрелище ей точно не выдержать.

Ольга даже не задалась вопросом, куда делся убийца и кто он такой. В странном ступоре она опустилась на ступеньку лестницы, прямо рядом с распластавшейся вниз головой служанкой, чей белый фартук насквозь пропитался темно-красной кровью с остро щекочущим ноздри запахом. Тогда-то и послышался монотонно повторяющийся стук. Ольга подняла голову и прислушалась.

Звук исходил с верхнего этажа, где располагались спальни. Повинуясь порыву, она вскочила и побежала туда, но уже в коридоре остановилась как вкопанная. Димитрий, совершенно голый и покрытый чужой кровью, стоял, прислонившись лбом к двери в детскую, и ударял по ней кулаком. Поднимал руку, с каким-то исступленным бессилием опускал на уже треснувшую в середине панель и ронял вниз, чтобы снова начать сначала.

Он обернулся, догадалась Ольга. Ее старший сын в зверином обличье истребил всех людей в доме, а когда выбился из сил, вернулся в человеческий облик, так и не добравшись до младших. И словно читая ее мысли в тот момент, Димитрий повернул голову и посмотрел на мать, и его глаза на забрызганном бурыми каплями лице показались ей не серебристыми, как обычно, а полностью черными. Ольга вздрогнула и, кажется, кричала, звала на помощь, а он просто стоял и смотрел на нее с таким видом, будто там, внутри него, находился кто-то другой, и этот другой смертельно ее ненавидел.

Младших детей с перепуганной нянькой действительно обнаружили живыми, кое-как разобрав дверь, забаррикадированную первой попавшейся под руку утварью. Возможно, только это укрепление и спасло им жизнь. Женщина поседела на полголовы и не могла связно говорить, малыши с круглыми глазами пытались понять, что творится вокруг. Примчавшийся Виттор схватился за голову. Он долго разговаривал с полицейскими, щедро угощал их сигарами и много курил сам. С потемневшим перекошенным лицом подписывал какие-то бумаги. Ольга наблюдала за супругом в дверной проем, пока стояла в коридоре. Мимо сновали люди в форме, некоторые неосторожно толкали ее на ходу, извинялись, но она не замечала.

Потом муж, тяжело поднявшись из-за стола, пошел к выходу, попутно вытягивая из петель пояса кожаный ремень. В неосознанной попытке защитить Ольга двинулась следом, догадываясь, что будет. Димитрий ждал в соседней комнате, там, где ему приказали оставаться, просто безучастно стоял посередине. Зарычав, Виттор с размаху хлестнул его прямо по лицу, и от звука удара Ольга вздрогнула, как будто получила его сама. Толстая металлическая пряжка рассекла щеку сына, показалась кровь, первая его собственная среди уже впитавшейся в кожу чужой. Димитрий не дернулся и не вскрикнул, он продолжал стоять, и во взгляде почудилось облегчение.

Облегчение?! Она ждала его оправданий, раскаяния, признания вины, даже слез, ведь ее сын оставался ребенком, подростком, несмышленым мальчиком, который наверняка заигрался, проверяя свои звериные возможности, и приготовилась уже заступаться за него перед мужем и упрекать того в чрезмерной суровости, а Димитрий испытал лишь облегчение, как будто жаждал этой боли!

Ольга старалась больше не думать об увиденном, не вспоминать, каких усилий ее семье стоило замять тот кошмарный случай. Пришлось даже подключать отцовские далекие родственные связи с канцлером. С каким трудом им удалось нанять новую прислугу, и как люди боялись идти на службу в их дом даже за большие деньги! Какими косыми взглядами и шепотками провожали Ольгу знакомые! Она знала, что со временем в обществе все, конечно, забудется, и приложила массу усилий, чтобы это случилось быстрее.