И вот я здесь, в его спальне, и дверь его шкафа беззвучно открывается, а сам он, все еще спиной ко мне, продолжает говорить:

– Я лишь хочу сказать, что познакомился с тобой меньше часа назад… Свою жену я знал восемь лет – и только к концу этого срока решился заговорить с ней об этом…

– Жены никогда не знают своих мужей, в этом я твердо уверена, – заявила я.

– Не знаю…

Верхняя часть его кряжистого тела исчезла внутри шкафа. Моим глазам открылся ряд пиджаков на вешалках, что выстроились в линеечку, словно гости на похоронах.

– Она была очень хорошей, это факт… Нет, правда, не могу сказать о ней ничего дурного. Очень хороший человек, но… она меня не понимала. А вот ты… ты, кажется, понимаешь, хотя я и не знаю почему…

– Ну спасибо. Может, и я вовсе не так хороша.

Он наклонился, чтобы поднять что-то с самого низа. С моего места по другую сторону кровати не было видно, что именно. Голос его из тесноты шкафа доносился глухо:

– Вы, телки, интересный народ… Стоит вас увидеть, и вот мы уже перестали быть самими собой. Мы годами можем работать или делать вид, что работаем… Годами скрываемся… а потом вдруг является одна из вас и… и все переворачивает. Вытаскивает нас наружу. Вытаскивает из нас все, что мы есть. – Он вынырнул из шкафа, как черепаха со дна пруда, выпрямился и повернулся ко мне. В его руках что-то было. – Все. Сверху донизу. И вот ты делаешь то, чего никогда в жизни не думал делать…

Он положил эту вещь на безукоризненно заправленную постель, где она выглядела еще более нелепо. Это была коробка из-под мужской обуви фирмы «Бедфорд» – черного цвета, с логотипом в виде золотой шпаги сбоку. Хоакин возложил на нее руки, словно это был Священный Грааль, и облизывал губы. А потом сказал:

– Как тебе это удается – тебе лучше знать, но я случайно увидел, как ты шла по клубу, и подумал, будто… будто знаю тебя всю жизнь. И что полностью могу тебе доверять. Это всего лишь первое впечатление. Но потом, когда я заговорил с тобой, оно укрепилось.

Я так внимательно разглядывала коробку, что на мгновение перестала его слушать. Теперь же взглянула на него:

– Ты впервые обратил на меня внимание, когда я шла?

– Да, увидел тебя со спины. Кажется, ты направлялась в туалет. – Мужчина рассмеялся, обеими руками снимая крышку с коробки, словно выполняя некий ритуал. – Но мне даже не нужно было видеть твое лицо… Мне все стало ясно в тот самый момент.

Первоначальный зацеп при взгляде на меня со спины никак не вязался с тем, что мне было известно о филии Жертвоприношения. Это меня насторожило. Я отчаянно пыталась припомнить, как выглядел коридор, который вел к туалетным комнатам в «Орлеане»: где располагались светильники, был ли контраст между моей одеждой и фоном… А что там вообще было, что служило фоном? Дамская комната. Дверь была… открыта? Внутри она была белой? Горел ли там свет? Мой силуэт должен был резко выделяться на этом фоне. Белое, черное. Кожаные штаны наверняка отблескивали на ягодицах при ходьбе…

Пока я прокручивала все это в голове, мужчина достал из коробки первый нож.

– Они мои, – сказал он. – Я их коллекционирую.

Я кивнула, но мысли мои были заняты уже не тем, что он говорит: ослепительная белизна спальни, такая же, как в дамской комнате; голография женщины доминантного типа; смешная и такая домашняя обувная коробка, хранящая его самый интимный секрет, вожделение его псинома… Все эти детали по отдельности были вполне допустимы для филии Жертвоприношения, но в совокупности характеризовали другой тип, совсем отличный…

– Испугалась? – спросил мужчина, ласково поглаживая нож.

– Да нет, с чего бы, все нормально. Это нормально, если ты платишь девушке за то, чтобы она с тобой переспала, а потом вытаскиваешь коробку с ножами.

На его покрасневшем лице проступило что-то – смех? тошнота? – но он тут же посерьезнел, и глаза его вновь обрели моляще-рыбье выражение.

– Не пугайся, пожалуйста. Я всего лишь их собираю. В моей коллекции есть настоящие перлы, вот как этот. Вот смотри, это «Сомерсет» – с ручкой из палисандра, розового дерева, и лезвием из сплава молибдена и ванадия… Его имя – Красная Роза, каждый такой нож имеет индивидуальный номер… А вот этот называется Белой Розой, его ручка выполнена из натурального оленьего рога с инкрустацией из мрамора…

– Очень приятно познакомиться, – сказала я, но мужчина не засмеялся.

Его лицо приобрело гранатовый оттенок, на лбу выступили капли пота, пока он один за другим раскладывал на постели свои «перлы». В блеске стальных клинков отражался жестокий свет потолочных светильников.

– Я скажу, что ты должна сделать. И заплачу еще, если захочешь.

Он снова запустил руку в коробку, но на этот раз выудил оттуда не очередной нож, а моток тонкой веревки розового цвета.

Веревки любого типа были ожидаемы в случае филии Жертвоприношения, и, без сомнения, Наблюдатель тоже их использовал. Но субъект, стоявший передо мной, не был филиком Жертвоприношения, теперь я знала это точно. Я ошиблась с каталогизацией. Это случилось не в первый раз, да и ошибка была вполне предсказуемой: его филия очень походила на филию того, за кем я охотилась; однако я выругала себя за то, что подцепила его на крючок, не удостоверившись в точности диагноза.

– Я заплачу столько, сколько попросишь, – повторил мужчина. Крупные капли пота скатились по лбу, пока он доставал из коробки последний предмет – небольшую бобину с эластичной лентой. Вещи выглядели так, словно их не использовали долгое время. – Тебе всего лишь придется следовать моим инструкциям…

Где-то зазвонил телефон, и мы захлопали глазами, словно очнувшись от одного и того же сна. Телефон умолк.

– Я включил подавители. – Хоакин Рыбьи Глаза растянул губы в улыбке. – Никто нас не побеспокоит, пока мы… Эй, ты куда?

Я воспользовалась паузой, чтобы перекинуть сумку через плечо и шагнуть к двери.

– Думаю, что… что это не мое, Хоакин, – ответила я, изображая беспокойство.

– Я ведь сказал, бояться тебе нечего… Это не то, о чем ты подумала. Дай мне все объяснить…

Заметив, что он напрягся, я решила немного подождать.

– Ну ладно, – сказала я, – но ничего не обещаю.

– Уверяю тебя, что в этом нет ничего плохого, ничего плохого.

– А я и не говорю, что проблема в этом.

– Если ты дашь возможность все тебе объяснить… Если позволишь мне… – У него пересохло во рту, и ему пришлось буквально отклеивать язык от нёба, чтобы продолжить: – Я человек хороший. А это не есть что-то плохое. Ты сама сразу же поймешь…

Но я уже понимала все слишком хорошо. Акценты на словах «хороший» и «плохой» типичны для филиков Отвращения, которые получают наслаждение от резких контрастов: чистота и картины истязаний, обувные коробки и ножи… Женс соотносил их с образом Жанны д’Арк в трилогии «Генрих VI», одном из первых творений великого английского драматурга. Шекспировская Жанна была персонажем, построенным на контрастах: воительница и дева, шлюха и святая, ведьма и избавительница. Да и сам король Генрих был типичным представителем Отвращения. Разумеется, ничто из того, о чем говорил этот человек, не имело отношения к морали: за него изъяснялся его псином, пылающее желание, бьющее из глаз.