Атина следила за ним взглядом, пока он не растворился в толпе гуляющих.

— Ты была очень любезна, — похвалила ее герцогиня. — Должна сказать, что твое сдержанное поведение превзошло все мои ожидания.

Ничто не могло стереть улыбку с лица Атины.

— Я наконец-то обручена.

— Золото становится еще более ценным после того, как его отполировали. Такой незаурядный человек, каким является Бредертон, желает получить от жизни самое лучшее — самые элегантные экипажи, самые старинные замки, самых высокопоставленных друзей и самых знатных женщин. Чем выше твой успех в обществе, тем притягательнее ты становишься для мужчин, подобных Бредертону.

Атина кивнула, переваривая слова герцогини. Она знала, что слишком неопытна, чтобы понять, что в действительности нужно мужчине. Ритуал ухаживания был весьма странной игрой. Не будь она в таком восторге от того, что подцепила Кельвина, она с презрением отмела бы все это явное притворство.

Им подали обед — безвкусного цыпленка, тонко нарезанную ветчину и отварной картофель. Хотя все было совершенно пресно, обед не испортил ее ощущения позолоченного счастья. Подняв взгляд от тарелки, она увидела в толпе знакомое лицо.

— Эстер! — воскликнула Атина и, приподнявшись, стала энергично махать рукой.

— Немедленно сядь, — приказала герцогиня. — Не привлекай к себе внимания!

— Извините, — ответила Атина, радуясь, однако, тому, что Эстер уже направляется к их ложе.

Несмотря на то что Атину в Эстер привлекали ее царственная скромность и безмятежная мудрость, она завидовала всему, что в ней было помимо этого. Эстер была эфемерной черноволосой красавицей, высокой и стройной, а Атина — нет. Эстер была благопристойна и изысканна, воплощенная леди. И хотя семья Эстер не купалась в роскоши, все джентльмены, как сельские, так и столичные, все еще сделали бы ей предложение. Три года тому назад Эстер влюбилась в ученого джентльмена по имени Томас Уиллетт и вышла за него замуж.

Мать Эстер, миссис Бермондси, приветствовала герцогиню:

— Ваша светлость, разрешите представить вам мою дочь, баронессу Уиллетт.

Герцогиня протянула затянутую в перчатку руку.

— Как поживаете, леди Уиллетт? Разве с вами нет вашего супруга?

Эстер опустила глаза.

— Нет, ваша светлость. К сожалению, дела поместья не позволяют ему сопровождать меня.

— Я уже давно не встречала его на приемах. Как он себя чувствует?

— Благодарю, ваша светлость, он в добром здравии. Его обязанности отнимают у него много времени. Я передам ему, что вы о нем спрашивали.

— Спасибо. Расскажите, миссис Бермондси, как вам понравилась Греция?

Пока пожилые леди вели беседу, Атина нагнулась к Эстер и шепнула:

— У меня потрясающая новость!

— Какая? — В голубых глазах Эстер вспыхнуло любопытство.

— Не здесь. — Подождав, когда в беседе обеих леди наступила пауза, Атина спросила: — Ваша светлость, вы не возражаете, если мы с Эстер прогуляемся по парку?

Герцогиня выпрямилась.

— Если не возражает миссис Бермондси, то и я разрешаю.

— Но обещайте вернуться до того, как начнут зажигать фонари. И Эстер, избегайте темных дорожек.

Эстер послушно кивнула, и девушки, взявшись за руки, исчезли среди цветущей зелени.

— Господи, Атина! — воскликнула Эстер. — Ты что — похудела?

— Нет. На мне этот проклятый корсет. Но я еще никогда не была так счастлива, как в этой ужасной броне. Ты не поверишь, что сегодня случилось.

Атина рассказала обо всем, что произошло, о Кельвине Бредертоне и помолвке.

— Ах, Атина! Как замечательно! Я так тебе завидую, просто кричать хочется!

— Что за глупости, Эстер! Ты ведь уже замужем. Это я тебе завидую!

Эстер, будто извиняясь, пожала плечами.

— Просто я счастлива, что это наконец-то случилось с тобой. Надо же, кто бы мог подумать, что ты станешь графиней? Вы будете замечательной парой!

Атина улыбнулась, представив себя и Кельвина на свадебном парадном портрете. Она увидела себя сидящей в саду, похожем на этот, а Кельвина у себя за спиной с гордо поднятой головой. Это будет автопортрет, потому что она хотела нависать его сама. Он на этой картине получится идеальным красавцем, а она — ну, себя она изобразит более худой. Краски фона будут яркими, а лица — более бледными, чтобы усилить романтический эффект. Она завтра же начнет делать наброски. Рисовать Кельвина по памяти не составит труда. Она была уверена, что ей удастся передать особенный изгиб его губ, мужественную линию подбородка, копну его волос. Единственной трудностью, с которой она может столкнуться, это его глаза…

Они зашли довольно далеко, так что музыка была уже почти не слышна. Смеркалось, и дорожка стала еле видна.

— Уже темнеет, — заметила Эстер. — Почему не зажигают фонари?

Атине очень хотелось увидеть этот процесс. Тысячи фонарей в парке были каким-то образом связаны между собой, и перед наступлением темноты слуги стояли в стратегических местах и одновременно зажигали фонари с помощью факелов, казалось, что все вокруг вспыхнуло светом от одной искры. Это было фантастическое зрелище, которое необходимо описать, и Атина хотела его увидеть собственными глазами.

— Теперь уже скоро. Пойдем дальше, я хочу увидеть весь парк, прежде чем нам придется вернуться в эту тесную ложу.

Они поплутали еще немного по извилистым тропинкам, но когда дошли до большой садовой арки, Эстер остановилась.

— Нам нельзя туда входить.

— Почему? — удивилась Атина.

— Потому что это вход в аллею Любовников.

Эта аллея вела к месту, где парочки уединялись и тайно занимались любовью. Лицо Атины озарила ликующая улыбка.

— Я слышала об этом месте. Давай пойдем.

— Нет. Мама не разрешает мне туда ходить.

— Не будь трусихой. Мы только войдем и сразу выйдем.

— Нас могут увидеть. Я не хочу, чтобы муж узнал, что я там была.

— В такой темноте никто нас не увидит. Пошли. Я знаю, ты тоже сгораешь от любопытства.

Атина потянула Эстер за собой в гущу довольно запущенного леса.

Там вообще ничего не было видно. Они осторожно продвигались, отводя в сторону цепкие ветки кустов. Ковер из опавших листьев заглушал все звуки. За исключением одного.

— Что это? — всполошилась Эстер.

Атина остановилась, прислушиваясь.

— Похоже, это стонет раненый зверь.

Любопытство заставило ее сделать несколько шагов.

Эстер даже не пошевелилась.

— Зверь? Какой зверь?