— Я знаю и надеюсь, что мне удастся благополучно вытащить их на берег; но это ужасная ответственность, они во что бы то ни стало обращаются ко мне и думают, что я могу устроить и наладить все их несчастные маленькие романы. Впрочем, мне это нравится, а Мегги при ее избытке чувства просто в восторге от подобной перспективы, — ответила Джо; она была довольно спокойна за своих сыновей, юный возраст которых представлял собой хоть какую-то гарантию в настоящем.

— Я боюсь, что ее восторгу придет конец, когда наш Нат станет слишком усидчив при ее Дейзи. Вы, конечно, понимаете, что это значит? Я являюсь его руководителем не только по музыкальной части, но и пользуюсь его доверием; поэтому мне бы хотелось знать, что ему посоветовать, — сказал Лори серьезно.

— Тише! Вы забыли о Бесс, — начала Джо, указывая по направлению работающей девушки.

— Бог с вами! Она в Афинах, и не слышит ни слова. Ей бы все-таки следовало прекратить это занятие и пойти отдохнуть. Дорогая моя, положи спать своего младенца.

Бесс возилась над бюстом ребенка, а ее мать заканчивала портрет своего прекрасного мужа. И пойди пройдись; тетя Мегги в гостиной; покажи ей новые картины, покуда мы не придем, — обратился Лори к своей дочери, глядя на нее с восхищением.

По его мнению, она представляла собой прекраснейшее изваяние из всех, находившихся у него в доме.

— Да, папа, но, пожалуйста, скажи, хорош ли он? — и Бесс послушно сложила инструменты, окинув свою работу прощальным взглядом.

— Дорогая моя, в интересах истины я принужден сознаться, что одна щека толще другой, а локоны на его юном челе слишком смахивают на рога, что несколько лишает их грации; во всем остальном его можно сравнить с херувимами Рафаэля, и я горжусь им.

Лори говорил шутя: эти первые попытки так напоминали собой однородные попытки Эми, что относиться к ним с восторженным увлечением последней было невозможно.

— Ты видишь красоту исключительно в музыке, — сказала Бесс, встряхивая головкой.

Ее золотые волосы служили единственным ярким пятном, нарушавшим мягкие северные тона обширной мастерской.

— Я вижу твою красоту, моя радость. И где же искать искусство, если его нет в тебе? Мне бы хотелось вдохнуть в тебя побольше жизни, отвлечь тебя от этой мертвой глины и мрамора. Тебе нужно больше света, тепла, нужно принять участие в жизни и развлечениях других. Я хочу видеть живую девочку, а не прекрасную статую в сером фартуке, которая забывает все, кроме своей работы.

Покуда он говорил, две пыльные ручки обвились вокруг его шеи, и Бесс сказала серьезно, отмечая свои слова нежными прикосновениями губ:

— Я никогда не забываю тебя, папа, но мне так хочется сделать что-нибудь хорошее, чтобы ты мог гордиться мною впоследствии. Мама часто советует мне отдохнуть; но когда мы забираемся с ней в мастерскую, мы так заняты и так счастливы, что забываем все на свете. Теперь я пойду петь и играть, чтобы доставить тебе удовольствие. — И, сбросив свой фартук, Бесс исчезла из комнаты, унося за собой весь свет.

— Я рада, что ты поговорил с ней. Милая девочка для своих лет действительно слишком много предается артистическим мечтам. Это моя вина, но я так понимаю ее, что не могу быть благоразумной, — вздохнула Эми, бережно прикрывая бюст мокрым полотенцем.

— Мне представляется, что эта способность переживать самих себя в своих детях есть величайшее счастье на земле, но я стараюсь помнить мамин совет насчет того, что отцы должны иметь свою долю участия в воспитании как девочек, так и мальчиков. Поэтому я, насколько возможно, предоставляю Тедди в распоряжение его отца, а Фриц отдает мне Роба; мне так же полезны и успокоительны его тихие манеры, как ураганы Тедди для отца. Я советую тебе, Эми, повлиять на Бесс, чтобы она на время оставила свою пачкотню и занялась музыкой с Лори; таким образом она избавится от своей односторонности, а Лори перестанет ревновать.

— Слушайте, слушайте ее мудрые изречения! — воскликнул Лори с восторгом. — Я был уверен, что вы поможете мне, Джо, и замолвите за меня словечко. Я действительно немного ревную к Эми и хотел бы больше иметь от своей дочери. Отдайте ее мне на это лето, миледи, а на будущий год, когда мы поедем в Рим, я уступлю ее вам и высшему искусству. Разве это не справедливо?

— Я согласна; но в своем увлечении природой и музыкой не забудь только, что наша Бесс, несмотря на свои пятнадцать лет, гораздо старше, чем многие девушки в ее возрасте. С ней нельзя обращаться, как с ребенком. Она так бесконечно дорога мне, что мне бы хотелось навеки сохранить ее такой же чистой и прекрасной, как и тот мрамор, который она так любит.

Эми говорила грустно, с сожалением оглядывая прекрасную комнату, где они вдвоем проводили столько счастливых часов.

— Соблюдение очереди — первое условие хорошей игры; мы всегда руководствовались этим правилом, когда хотели ездить верхом на старой яблоне или наряжаться в рыжие сапоги, — сказала Джо живо, — и вам тоже нужно поделить свою дочь и посмотреть, который из вас может сделать для нее больше.

— Мы так и сделаем, — ответили оба, смеясь над теми воспоминаниями, которые вызвало в них изречение Джо.

— Как я любила кататься на этой старой яблоне! Ни одна лошадь не доставляла мне потом ни такого удовольствия, ни такого моциона, — сказала Эми, выглядывая в окно, как будто надеясь увидеть там старый фруктовый сад и игравших в нем детей.

— А как мне было весело в моих сапогах, — смеялась Джо. — Я до сих пор сохранила их бренные останки. Мальчики окончательно разорвали их, но я все-таки питаю к ним нежные чувства и с удовольствием прогулялась бы в них по сцене, если бы это было возможно.

— Мои любимые воспоминания относятся к грелке и колбасе. Боже, как бывало весело и как все это далеко от нас теперь! — сказал Лори, поочередно всматриваясь в обеих женщин и как будто с трудом представляя себе, что они действительно были когда-то маленькой Эми и шумливой Джо.

— Не намекайте на то, что мы стареем, милорд. Мы только что расцвели и, право же, представляем собой очень хороший букет со всеми нашими бутонами вокруг нас, — ответила миссис Эми, расправляя складки своего розового кисейного платья с тем же довольным видом, с которым она девочкой рассматривала какой-нибудь свой новый наряд.

— Не говоря уже о наших терниях и щипах, — вздохнула Джо.

Жизнь ее была не из легких, и даже теперь она имела всевозможные причины для беспокойства.

— Пойдемте пить чай, мой друг, и посмотрим, что делает молодежь. Вы устали и нуждаетесь в некотором подкреплении. — И Лори, взяв обеих сестер под руки, повел их пить чай, который на Парнасе имелся в том же изобилии, как нектар в древности.

Они нашли Мегги в гостиной, просторной и красивой комнате, залитой солнечным светом и воздухом, так как все три окна, выходившие в сад, были открыты. В одном конце комнаты стоял рояль, а в другом, задрапированном темно-красными шторами, был устроен альков, представлявший собой домашнее святилище. Три портрета висели там, на стене, по углам стояли два мраморных бюста, а кушетка и овальный стол с вазой цветов составляли единственную мебель в этом уголке. Бюсты Джона Брука и Бетси, оба Эминой работы, были удивительно похожи и носили в себе тот отпечаток спокойной красоты, которая всегда напоминает изречение, гласящее, что «глина передает жизнь, гипс смерть, а мрамор — вечность». С правой стороны, как и подобало для хозяина дома, находился портрет мистера Лоренца. Старик был изображен с присущим ему выражением гордости и благодушия и сохранился здесь в том же свежем и привлекательном виде, как и в то время, когда девочка Джо восхищалась им. Напротив висел портрет тети Марч, завещанный ею Эми, в высоком чепце, с огромными рукавами и длинными митенками1[4], декоративно сложенными на ее лиловом шелковом платье. Время смягчило свойственную ей суровость, а около губ, с которых уже в течение многих лет не срывалось ни одного резкого слова, играла легкая улыбка, которая, быть может, вызывалась упорным взглядом красивого старика, висевшего напротив нее. На самом почетном месте, обвитый зеленой гирляндой и согретый теплыми солнечными лучами, висел портрет их нежно любимой матери. Он был сделан в знак благодарности знаменитым художником, в котором она приняла участие во времена его нужды и бедности, и сходство было настолько велико, что казалось, будто она улыбается своим дочерям, весело говоря им: «Будьте счастливы, я все еще с вами».