парту, открыла сумочку и с удивлением обнаружила там тетрадь и ручку.

– Щербакова, к доске! – с места в карьер. Аня вздрогнула. – А ты как думала, я о тебе сразу забуду?

Аня медленно, будто во сне, выплыла к сероватой в белых меловых разводах доске.

– Записывай условия задачи!

Дальше всё слилось в какой-то невразумительный гул, ахинею из функций, переменных, интегралов и иной нечисти. Аня что-то выводила крохотным кусочком мела на непостижимо огромной, с целую вселенную, доске, путалась, ошибалась, позорилась. Леопольдовна ухмылялась и злорадствовала, класс притих и беззвучно сопереживал. Мучения тянулись практически вечность, пока учителка, наконец, не насытилась триумфом и не отпустила жертву на место, снисходительно одарив тройкой с минусом.

– Ведь варят у тебя мозги, Щербакова, только учиться ленишься…

Аня вернулась за парту и обнаружила там ромбом свернутую записку, развернула и прочитала одними губами: “«А» и «Б» сидели на трубе. «А» упало, «Б» пропало… Кто остался?”

Аня пожала плечами и сунула записку в карман.

Звонок стал сладостным избавлением от кошмара. Вот только – надолго ли?

– Что у нас дальше? – спросила Аня соседку по парте.

– Как что? Сейчас будет концерт в актовом зале. Все уроки отменены. Так ты же выступаешь!

– Что?!

– Ты что, не подготовилась? Тебе вроде Пушкина задавали наизусть?

– Приехали.

– Так выучила?

– Выучила.

Класс быстро опустел.

– Идем, слышишь гул? Народ собрался.

– Подожди пять минут. Посиди со мной.

– Что такое опять?

– Я не чувствую ног.

– Господи, ты себя в зеркало видела? В гроб краше кладут!

– Спасибо.

– Возьми платок, лицо вытри. Всё в испарине.

– У меня свой есть.

– Как знаешь.

– Там много людей передо мной выступает?

– Да я откуда знаю?

Открылась дверь класса:

– Щербакова, пора на сцену!

– Иду.

Аня с усилием извлекла свое непослушное тело из-за парты и на деревянных ногах заковыляла в просторный коридор, превращенный по случаю очередного неясного торжества сотней параллельных скамеек в актовый зал. Вдалеке, в каком-то тумане возвышалась сцена. Тысяча голов повернулась в ее сторону, гомон поутих, равнодушные глаза следили за комично кривой походкой.

Аня взошла на сцену. Молодая ведущая, русский язык и литература, бодро рявкнула в микрофон:

– Анна Щербакова. Читает стихи А.С. Пушкина.

Аня помедлила ещё секунду, но подошла к стойке:

– Пушкина на будет, – открытая ладонь в сторону дернувшейся русички. – Задрали уже со своим Пушкиным. Борис Пастернак.

Аня закрыла глаза и сразу, пока никто не вмешался, не перебил:

– Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку…

Строчки ложились ровно, как мшистые декоративные камни у мастеровитого строителя. Её голос, вначале тихий и робкий, какой-то домашний, вдруг обрел силу, окреп, заструился в зал. Аня поняла, что больше не паникует, не боится – пошли они вообще все к черту! – что ей давно хотелось что-то им всем высказать: не грубое, но жесткое, наболевшее, откровенное, и открыла глаза…

Сцена 10. Квест

Одинокий фонарь освещал крохотную часть застывшего пространства: решетка, калитка, асфальт. Прямо в конусе света стоял человек: молодой, невысокий, вихрастый. Аня хотела было пройти мимо.

– Отучилась? – парень ухмыльнулся.

– Что, простите?

– У вас портфель школьный.

– Черт. И правда, – Аня остановилась и удивленно посмотрела на ранец. – Откуда он взялся?

– Это всё Антиквест долбаный.

– Мне говорили что-то про квест, который не квест, а вовсе наоборот.

– Это точно. Извините, я не представился. Меня Никита зовут.

– Аня. А вы…

– Тоже, как бы выразиться поточнее… – он покрутил пальцами, – жертва этой хрени.

– Они и вас достали?

– Давно уже. Сил нет терпеть. Вот тоже хожу, ищу чертову Садовую 22б, надеюсь расквитаться с козлами.

– А это разве… – Аня махнула рукой в сторону школы.

– Вы читать умеете? Это Садовая 22а.

Аня близоруко прищурилась, разглядывая табличку.

– Точно. Так тут не одно здание?

– Хрен его знает. Тут вообще всё неопределенно.

– А у вас что было? В смысле испытаний?

– Тут всего и не рассказать. Но после того, как меня двое суток о..евшие менты без объяснений продержали в обезьяннике, грозясь посадить на бутылку, меня уже ничем не удивить и, надеюсь, не испугать. Зато…

Его прервал резкий скрипящий звук. Аня испуганно обернулась к воротам школы. Это Кирилл вышел за ограду, и калитка на пружине тут же захлопнулась, подтолкнув, даже вышвырнув его на улицу. Огни в окнах здания тут же разом все погасли. Кирилл удивленно повернулся к воротам, подергал – заперто.

– Смотрите, ещё одна рыбка выскользнула из сети, – усмехнулся Никита.

– Вы тоже здесь видите Пенсионный фонд? – подошел к остальным Кирилл.

Аня немного нервно хихикнула:

– Нет, как раз наоборот. Родную школу.

– Но как такое возможно? – Кирилл обернулся, но здание утонуло в темноте – был едва различим лишь контур.

– Я Никита, это Аня…

– Кирилл.

– Поверь, братан, тут возможно всё!

– Понимаете, я был здесь пару недель назад, но днем, увидел здание Пенсионного фонда – это точно оно, я там пару лет по юности работал – а оно же совсем в другом районе! Только я зайти не мог – всё было закрыто. И с этого дня со мной всякая жуть начала происходить. И постоянно ночью. И реклама этого квеста дурацкого повсюду! Я и подумал, может ночью тут что-нибудь разведаю…

– Ну и как – разведал?

– Ещё бы! Столько лет прошло, а там вообще ничего не изменилось! Никто не постарел ни на день. И все меня помнят, будто я только вчера уволился!

– Но ведь была и особая причина, из-за которой ты хотел вернуться? – выпытывал Никита.

– Была причина. Сейчас она замужем. У нее уже трое детей. А там ей снова девятнадцать! Черт, какой же она была красивой, тоненькой, стройной! Я как в ледяной омут рухнул! Так и не отпустило меня оказывается за все эти годы… И снова как подросток себя чувствовал: краснел, смущался, запинался.

– Стыд и срам? – съехидничал Никита.

– А вот и нет! Теперь, спустя годы, понимаешь – какое же это было счастье! Вот так любить, так добиваться, даже расставаться – все эти буйства юности, эти нерастраченные, не потускневшие чувства! Полнота и насыщенность жизни…

– Так почему же ты там не остался? – не унимался Никита.

– Я и хотел поначалу. Даже залип на какое-то время – оно там как-то странно течет, в нем как будто вязнешь. Даже не помню, сколько времени там провел…

– То-то у тебя трехдневная щетина…

– Щетина… – Кирилл удивленно провел по щеке рукой. – Странно… Да! Так меня оттолкнуло даже не само понимание, что всё это иллюзия, такая гротескная пародия на мою молодость, а просто я осознал в какой-то момент, что ничего