«Отто Джеффрис» был для Олафа тем же, чем «Тед Форрестер» — для Эдуарда. Олаф был пострашнее Эдуарда, потому что в промежутках между заданиями наемника развлекался серийными убийствами. Он пообещал Эдуарду и определенным представителям некоторых правительственных кругов, что на территории Америки этих развлечений не будет. В частности, поэтому он сохранил свою официальную работу инструктора по подготовке в некотором суперсекретном подразделении. Жертвами выбора для него были миниатюрные темноволосые женщины. Сейчас он вроде запал на меня и открытым текстом мне сообщил, что хотел бы заняться со мной нормальным сексом — или хотя бы таким, который не подразумевал мою пытку и убийство. Эдуард хотел бы, чтобы я его поощрила, потому что так близко к нормальным желаниям в отношении женщин Олаф никогда еще не подходил. Но мы оба согласились, что положение подруги серийного убийцы в процессе совместной ликвидации вампиров слишком легко может запустить его инстинкты серийного убийцы в отношении меня самой. Бернардо Конь-В-Яблоках имеет, как и я, только одно имя, настоящее. Никто из нас никогда не зарабатывал себе на жизнь такими суровыми вещами, как Эдуард или Олаф.

— Делаем что можем, — ответила я.

— У них у всех военная биография, спецподразделения. Все они — здоровые внушительные мужики.

— Тед ростом всего пять и восемь, не так чтобы внушительный.

Рейборн улыбнулся:

— Маршал Форрестер кажется выше.

Я тоже улыбнулась:

— Это он умеет.

— Да и вы иногда тоже.

Я вскинула на него глаза:

— Наверное, я спасибо должна сказать?

— А вампиры действительно называют вас «Истребительница»?

Я пожала плечами:

— Клички бывают разные.

— Ответьте просто.

— Ну, я больше их убила, чем любой другой охотник. Когда перебьешь много народу, выжившие начинают смотреть с почтением.

— Не может быть, чтобы ваше умение их убивать соответствовало вашей репутации.

— Почему это?

— Потому что тогда вы бы не были человеком.

Рейборн смотрел на меня испытывающим взглядом.

— В личном деле есть анализ крови.

— У вас в крови, по минимальным подсчетам, пять различных видов ликантропии, что, вообще невозможно. Весь смысл ликантропии в том, что если ее подхватишь, больше не заразишься никогда и ничем.

— Да, я — медицинское чудо.

— Как у вас получается — быть носителем активной ликантропии и не перекидываться?

— Ну, что я могу сказать? Повезло.

На самом деле я точно не знала, но начинала подозревать, что все дело в вампирских метках, наложенных на меня как на слугу-человека Жан-Клода. Как будто его власть над собственным телом и неспособность перекидываться стали нашей общей чертой. Мне как-то все равно было, что предохраняет меня от превращения, я просто была рада, что нечто такое есть. Стоит мне перекинуться один раз по-настоящему — и прощай, полицейский значок. Профнепригодность по заболеванию.

— Но это же придает вам силу выше человеческой?

— Такими комплиментами можно девушке голову вскружить.

— Не жеманьтесь, Блейк, я видел ваши протоколы с фитнеса.

— Тогда вы знаете, что я умею поднимать веса, не превосходящие мой собственный. Еще вопросы?

Он посмотрел на меня, постукивая пальцем по краю папки с фотографиями.

— Сейчас — нет.

— Вот и хорошо.

Я встала.

— Противоестественное направление нашей службы становится все более и более самостоятельным. Вы знаете, что идут разговоры о выделении его в полностью автономную службу?

— Слухи доходили, — ответила я, глядя на него сверху вниз.

— Среди маршалов противоестественного направления есть просто киллеры со значком.

— Есть.

— И как вы думаете, почему это власти, от которых зависит, отпускают вас на такой длинный поводок?

Я посмотрела на него — кажется, вопрос настоящий.

— Точно я не знаю, но если строить предположения, то из нас делают легальную группу ликвидации Чтобы ублажить либеральных левых, нам выдают значки, а закон составляют так, чтобы дать нам свободу убивать монстров согласно пожеланиям весьма нелиберальных правых.

— Так что вы думаете, правительство смотрит сквозь пальцы на то, во что превращается противоестественное направление?

— Нет, маршал Рейборн. Я думаю, правительство готовит себе почву.

— Почву для чего?

— Для возможности все отрицать.

Мы посмотрели друг на друга.

— Ходят слухи, что законы снова переменятся, и вампиров и оборотней будет легче убивать в рамках закона и по меньшим причинам.

— Слухи всегда ходят, — ответила я.

— Если законы переменятся, на чьей стороне вы будете?

— На той, на которой всегда.

— Какая же это? — спросил он, вглядываясь мне в лицо.

— На своей собственной.

— Вы себя считаете человеком?

Я в этот момент шла к двери, но остановилась, взявшись за ее ручку. Оглянулась на него.

— С точки зрения закона, оборотни и вампиры — люди. Даже сам ваш вопрос не только оскорбителен, но и наверняка нарушает закон.

— Я буду отрицать, что его задал.

— Тогда я получила ответ на свой вопрос.

— На какой?

— Честный вы человек или лживая сволочь.

Он побагровел, поднялся, опираясь на стол.

— Убирайтесь вон!

— С удовольствием.

Я открыла дверь, закрыла ее за собой твердо, но тихо, и пошла мимо столов других маршалов. Они видели наш «разговор» через стеклянные двери кабинета Рейборна, могли прочитать язык жестов и понимали, что кончился разговор не мирно. Мне было все равно. Я себе шла, потому что горло перехватило и глаза жгло. Это меня потянуло плакать, потому что Рейборн меня спросил, считаю ли я себя человеком? Ну, надеюсь, что не поэтому.

Эдуард нашел меня в переулке, где я стояла, прислонившись спиной к относительно чистой стенке, и плакала. Не навзрыд, но все же.

Он ничего не стал говорить — просто встал рядом, чуть подвинув ковбойскую шляпу вперед, чтобы она стену не задевала. Шляпа закрыла верхнюю часть лица, и стал он — ни дать ни взять ковбой «Мальборо».

— Никак не могу привыкнуть, когда ты Теда изображаешь.

Голос у меня не срывался. Если бы слезы не были видны, то никто бы и не заметил, что я плачу.