Появление линейных инноваций можно стимулировать при помощи соревнования. Но истинно творческих, прорывных инноваций вы так не добьётесь. Подобно снежинкам, огням фейерверка или песчаным барханам в пустыне, они возникают лишь при совершенно определённых условиях, а именно, только тогда, поступление энергии не слишком велико, но и не слишком мало, так что подходящие элементы могут не торопясь друг друга найти.

То же самое происходит в мозгу человека: знания, умения, навыки, опыт, укоренённые в различных нейронных сетях, только тогда могут соединиться по-новому, когда энергия, то есть состояние возбуждения головного мозга, не слишком велика и не слишком мала. По этой причине нельзя прийти к новой, креативной идее просто хорошенько постаравшись, или ощущая внешнее давление, или в состоянии аффекта. И уж конечно, ничего не придёт в голову тому, кто ничего не хочет и ничего не делает, то есть тому, у кого нет ни причины, ни мотива, ни повода изобрести что-то новое.

В какой момент приходят к великим изобретателям и первопроходцам их прорывные идеи? Какие были нужны условия для изобретения двигателя внутреннего сгорания, открытия принципа реактивного движения, структуры двойной спирали ДНК или изобретения телеграфа и компьютера? Эти идеи пришли не за письменным столом, и не во время работы в мастерской, и не потому, что истекал срок выполнения работы. Нет, все эти творческие озарения случились в тот момент, когда учёные оказались в состоянии беззаботно отпустить свои мысли, чтобы они играли свободно, и подождать, что из этого — как бы само собой — получится. К кому-то озарение пришло в душе, к кому-то — во время прогулки или перед сном, в постели. В это время мысли их были заняты бесцельной и непреднамеренной игрой. И вот тут-то появляется решающая идея — будто с неба падает. Нельзя прийти к такой простой формуле, как E=mc2, путём напряжённых и беспокойных поисков.

Напрашивается искушение рассмотреть процессы возбуждения, происходящие в мозгу творчески мыслящего человека, при помощи современных средств наблюдения, таких как функциональная компьютерная томография, сделать их видимыми, разобраться, как возникает эта игровая креативность и как она работает.

Но не тут-то было! И в этом случае наблюдаемые в мозгу процессы возбуждения, происходящие в нейротрансмиттерах, и производные от них процессы передачи сигналов посредством рецепторов — это просто явления, сопутствующие творческой деятельности. Здесь мы опять видим, что мозговые явления, поддающиеся наблюдению и измерению, являются не причиной креативности, а нейронным «фейерверком», происходящим вследствие неё.

Чтобы не застрять на этом, нам нужно просто спросить себя, нет ли таких прорывных инноваций, которые были бы «придуманы» не людьми, а другими живыми существами. Может, даже такими, у которых мозга вообще нет. Конечно, такие инновации найдутся, причём целая куча. К ним относятся не только пять симметричных отростков, но и фотосинтез, и многоклеточные, и, конечно, первые нервные клетки, из которых развивается впоследствии нервная система животных и их мозг, в конечном итоге, и наш собственный. И всё это — настоящие прорывные инновации, которые — как и наши изобретения вроде двигателя внутреннего сгорания, ракетного двигателя или телеграфа — легли позднее в основу тех многочисленных форм, что от них произошли. Никак нельзя сказать, что к творчеству способен только человеческий мозг. Скорее, способность к творчеству — это такой потенциал, которым располагают все живые существа. Только она не всегда и не везде раскрывается. Почему? А потому, что эта присущая всем живым существам креативность проявляется, как и наша, человеческая, только при особо благоприятных условиях. А именно, там и тогда, где и когда для неё есть игровое пространство.

Невозможно креативно творить в условиях борьбы за существование и воспроизведение. Когда конкуренция загоняет живые организмы в узкие экологические ниши и вызывает предельно узкую «специализацию», что приводит к одностороннему развитию и потере гибкости, — ничего не получается. И уж подавно ничего не выйдет, если сформировавшиеся однажды конфигурации связей и отношений становятся настолько стабильными, что возникновению конфигурации обмена и новым связям уже не остаётся места.

Иными словами, к новым игровым креативным решениям могут прийти только те существа, которые, вместо того пути борцов-одиночек, остаются вместе с другими; вместо того чтобы становиться узкими специалистами, сохраняют широкий спектр интересов; остаются молодыми и на многое способными.

Только они способны вступать между собой и с другими в новые отношения и извлекать из них такие возможности, которых никто из партнёров по отдельности развить не в состоянии. И достигают они этого именно методом игрового перебора различных вариантов, появляющихся в процессе взаимодействия.

Именно так эукариоты, далёкие предки наших клеток, образовали симбиоз с сине-зелёными водорослями, от которых и произошли их органы, ответственные за доставку энергии: митохондрии и хлоропласты. Так первые одноклеточные вступили в кооперацию друг с другом, что привело к появлению многоклеточных организмов. Примерно то же самое должно было происходить с предками современных позвоночных, когда новый способ взаимодействия клеток на концах их отростков привёл к появлению пятипалых конечностей.

Но самое интригующее — это то, что сотворил со способностью к креативному мышлению наш человеческий мозг. Ведь мы рождаемся с наилучшей к нему предрасположенностью: от природы мы не имеем никакой специализации, ни к чему особо не приспособлены, но всё понемногу умеем. К тому же мы появляемся на свет с совершенно недифференцированным, открытым для нового и способным к обучению, далеко не окончательно сформированным мозгом. Он позволяет нам устанавливать отношения практически со всем, что нас окружает. Таким образом, в нас природой заложены наилучшие предпосылки, чтобы стать креативными существами. Однако этот потенциал только в том случае получает шанс развернуться в полную силу, если в детстве мы не слишком рано попадаем под давление. Если после рождения мы как можно дольше располагаем возможностью, играя, разобраться в том, как сложен мир, в котором мы живём, и как велики наши возможности менять его по своему вкусу. Только таким образом мы способны понять, что нам требуется, чтобы найти своё место в мире, в который нам суждено было прийти.

Есть животные, которые появляются на свет с уже готовым, сформированным мозгом. Пауки сразу могут плести свои сложные сети, и не нужно, чтобы их кто-то этому учил. Им не нужно учиться плетению паутины, потому что с самого начала в их маленьком мозгу формируются высокоспецифические паттерны нервных клеток, необходимые для выполнения этого действия. Точно так же с самого начала умеют всё, что им нужно уметь, рыбы или крокодилы. Но уже у уровня птиц, а тем более у млекопитающих врождённые жёстко заложенные паттерны становятся всё более открытыми. Поведение, определяемое ими, становится менее запрограммированным. Детёнышам приходится сначала учиться. В этом им помогают старшие, подающие соответствующий пример и показывающие, как надо.

Однако решающую роль всё-таки играют их собственные попытки, обучение методом проб и ошибок и неустанные упражнения в том, что начинает получаться. Для этого детёнышам не нужны школы. Всему, что им понадобится в жизни, они учатся, играя. Необходимые паттерны нейронных соединений и переключений формируются автоматически во время игры. Котята играют с собственным хвостом, ловя его снова и снова. Медвежата борются друг с другом и лазают по деревьям. Маленькие обезьяны устраивают охоту друг на друга или дразнят старших. Но во всех этих случаях детёныши, играя, проверяют, что можно, а что нет, что получится, а что невыполнимо. Специалисты по биологии развития называют это «исследовательским поведением», и, по их единогласному мнению, оно сопровождается той же радостью и тем же восторгом, с каким маленькие первооткрыватели и творцы — человеческие дети — играя, исследуют устройство мира и выявляют всё богатство кроющихся в нём возможностей.