Небольшое путешествие во времени, в которое мы вас хотим пригласить, будет не просто попыткой вернуться к истокам культуры — это будет путешествие в мир важных и глубоких смыслов той таинственной мистерии-реальности, которую мы зовём игрой.

В начале была игра. Не слово, не сила, не дело и не Большой взрыв. Нет, в начале была игра. По крайней мере, такое создаётся впечатление, если приникнуть к глубинным истокам прошлого: к тем временам, когда наши кельтские и германские предки рассаживались под кроной Мирового древа, чтобы поведать друг другу свои мифы. Они-то сознавали, что источник мира — это spell: волшебство, чудо, игра. Мир был озорной игрой богов, сплетающей все в один мотив, в одну мелодию, которая, звуча, сплетается сама с собой в потоке времени, до тех пор пока однажды не прекратится, и не начнётся новое волшебство.

Мир как spell, как игра, как музыка, как колдовство — эту мысль мы снова и снова встречаем во многих ранних культурах и традициях. В пространстве нашей культуры особое значение имеет в этом смысле мир Древней Греции. Ведь это же Пифагор Самосский первым высказал мысль, что Космос пронизан прекрасной музыкой, которую издают небесные тела, проходя свой путь по небосводу. Почти в это же время в Эфесе «тёмный мыслитель» Гераклит произнёс слова, вдохновляющие с тех пор лучшие умы Европы: «Эон — ребёнок играющий, играющий в кости; этому ребёнку принадлежит царство»[4].

Только представьте, над этим изречением размышлял целый легион философов и филологов. Одним из них был Фридрих Ницше, который в известном смысле построил на этих словах всю свою философию. В трактате «Философия в трагическую эпоху Греции» он пишет о мире как об игре Зевса: «Так, как играют дитя и художник, играет вечно живой огонь, строит и разрушает, в невинности — в эту игру сам с собой играет Эон. Превращаясь в воду и землю, он воздвигает, как дитя, горы песка на берегу моря, воздвигает и разрушает; от времени до времени он начинает игру снова. Минута насыщения: и вновь его охватывает потребность, как художника, побуждая его к творчеству. Не преступная отвага, но все снова и снова пробуждающаяся страсть к игре вызывает к жизни новые миры. Дитя иногда бросает игрушку; но скоро берется за нее вновь по невинной прихоти. Но когда оно строит, — оно связывает, скрепляет и образует планомерно, по внутреннему порядку»[5]. (пер. М. Козлова)

Можно только догадываться, насколько всё было бы по-другому, если бы человек в своём понимании себя и мира пошёл по следам Гераклита или Ницше. Обладая способностью смотреть на мир как на игру, люди стали бы самодостаточными универсумами, в довольстве играющими сами с собой. Царящие в мире законы природы были бы не чем иным, как правилами, установленными, чтобы можно было играть. Это был бы совсем не тот мир, что у Альберта Эйнштейна, который сказал, о Боге, что, мол, «старик не играет в кости». Ему можно было бы ответить, призвав на помощь Гераклита: «Ребёнок играл и играет — а вот старик не играет… больше не играет».

В любом случае, эйнштейновский «старик» был Гераклиту незнаком. Мир, вызванный к бытию всемогущим Творцом, — это представление, к которому никогда не пришёл бы никто из древних греков. Тот мир, в котором им доводилось жить, их пёстрый, прекрасный Космос никак не мог быть творением какого-то бога. Он был всегда и всегда будет. Боги — такие же обитатели этого мира, как мы: правда, они бессмертны, но в остальном не столь уж от нас отличаются. И лишь в одном они превосходят людей: они игроки. «Живя в блаженном досуге, они играют, играют не только в игры: они играют любовь, играют труд и играют борьбу», — говорит философ Ойген Финк[6]. И он не ошибается. В самом деле, боги Греции не знают забот. Они ни к чему не стремятся, не творят никаких миров, не то что хмурый библейский Создатель. Пока тот на горе Сион даёт народу заповеди или насылает казни на врагов его, Зевс пристаёт к земным девушкам, флиртует и играет с ними. Величайшего из греческих богов не понять, если не видеть, что он играет. То же самое касается и остальных богов Олимпа.

А причина проста: античные боги — это сгустки бытия.

И раз уж греки всё сущее наделяли душой, можно сказать, что их боги — сгустки жизни. А живое многогранно: жизнь хаотична, жестока и необузданна; она упорядоченна, прекрасна и разумна; то она женственна, то мужественна. И всё это во взаимной игре: игра в каждой грани, игра между гранями. Соответственно, есть множество богов и богинь. У каждого — свой, неизменный стиль игры. В каждом и в каждой из них воплощается один из аспектов бесконечно совершенной и многогранной жизни. Их божественный облик раскрывают нам созданные людьми мифы, культы, но в особенности — игры, культовые празднества, которые древние устраивали в честь этой когорты божественных игроков.

Нам, воспитанным совсем в иной религиозной традиции, всё это может показаться чуждым. Но давайте уясним себе: греческие боги являют собой бытие — а не власть, «не бесконечно могущественную силу, а бытие, которое тысячелико расцветает и проступает вокруг нас как живой образ сути нашего мира»[7], — как пишет в своей книге «Греческие боги» восхищенный знаток античных мифов Вальтер Ф. Отто. И далее, он же: «Первичное и высшее — это не власть, совершающая действие, а бытие, являющее себя в образе». Однако из учения, скрытого в мифах о великих богах, становится ясно, что они, играя, являют бытие, которое, с точки зрения греков, само и есть игра. И наоборот: если уж мы видим игру в самом бытии, тогда кем и быть богам, если не игроками?!

А раз так, не приходится удивляться, что от Олимпа греческих мифов остаётся впечатление, будто наблюдаешь за игрой в ясельной группе детсада, состоящей из таких мощных карапузов, как Дионис, Аполлон, Гермес или Геракл. Ведь во всех этих божествах утверждает себя та идея, которую К. Г. Юнг и К. Керени выразили в совместном эссе «Божественное дитя»: творческая сила Космоса, играя, являет себя в мире в образе ребёнка[8]. Красноречивое представление об этом даёт один из орфических фрагментов, где речь идёт о ребёнке Дионисе, играющем с пёстрыми игрушками мироздания: (орфические фрагменты № 34): «Всякого рода волчки, к движенью способные куклы, прекрасные яблоки также поющих сестёр Гесперид»[9].