То, что отец грозит назначить маттугр, означает, что он в ярости.

– Расмира, следуй за мной, – отец разворачивается и ведет меня вглубь деревни. Кругом царит тишина. Все спят, не считая тех воинов, которые обходят окраины и высматривают опасность. Отец марширует через входную дверь, даже не оборачиваясь проверить, иду ли я за ним. Часть меня испытывает искушение сбежать.

Тем не менее я прохожу внутрь, и металлическая дверь плотно закрывается за спиной. Мы мало что делаем из древесины, так как она становится хрупкой и непрочной, стоит только отделить растение от земли. Построенные для перевозки припасов телеги сгниют уже через несколько дней.

Наш дом – самый большой в деревне, с огромной комнатой для приема посетителей. Она украшена изысканными вещицами, указывающими на наше положение: красиво вырезанной из мрамора и устланной перьями птиц мебелью, развешанными по стенам рогами разных чудовищ, прелестнейшими фигурками, мастерски изготовленными из самоцветов.

Мать и сестры выбегают на звук захлопнувшейся двери.

– Ты в безопасности, – произносит мать, – хвала богине! – Она устремляется к отцу, но застывает с вытянутыми навстречу ему руками.

– Ты знала, что Расмира покидала дом? – требовательно вопрошает он.

Мать, наконец, замечает, что я стою рядом с отцом, и на секунду задумывается. Я вижу, что она хочет солгать, сказать, что она, конечно же, знала об этом. Но быть пойманной на лжи – смертный грех.

– Я не знала! Я думала, она в своей комнате, – скорее всего это тоже не совсем правда. Сомневаюсь, что она вообще обо мне думала. Отец взглядом указывает на трех девушек, стоящих подле нее.

– Тормиса, Алара и Ашари тоже не в своих комнатах.

Это вторая, третья и четвертая его дочери соответственно. Самая старшая, Салвания, уже вышла замуж и живет теперь в своем доме. Иррения – пятая по счету – похоже, еще не вернулась.

– Ты же знаешь Расмиру, она всегда все держит в секрете! Откуда я могла знать?

– У Расмиры особая судьба, – начинает отец. Я закрываю глаза в ужасе от того, что сейчас будет. Уверена, стоит открыть глаза, и я увижу разъяренное лицо матери. – Она станет воином и будет защищать нашу деревню. Она возглавит наших людей после моей смерти. Она уже сейчас лучше всех остальных учеников. Кому еще могу я доверить свое наследие?

Последняя фраза – это уже слишком. Мать отшатывается в отвращении. Она вообще не хотела детей, сама не раз так говорила. Она надеялась подарить отцу наследника мужского пола и затем пожить для себя. Но одна за другой появлялись девочки, всего шесть дочерей. Мое рождение прошло с осложнениями, и теперь она не может больше иметь детей. Она, конечно, только обрадовалась, но отец не перестает ее за это упрекать.

– Я ушла по собственному желанию, отец, – говорю я. – Меня и ругай. Не мать.

Он пропускает мои слова мимо ушей.

– Ты хоть представляешь, как важен для нее завтрашний день? Ей предстоит пройти сложнейшее испытание, чтобы стать полноправным муж… полноправной женщиной.

– Отец… – делаю я еще одну попытку.

– Иди в свою комнату, Расмира. Отдыхай.

– Но ты оставил остальных стеречь границы деревни! Какое наказание ты назначишь мне?

– Твой глаз не открывается – это достаточное наказание. Эти мальчишки напали на тебя в лесу, поэтому их наказание более суровое.

– Торрин на меня не нападал. Он был на моей стороне.

– Это он убедил тебя сбежать сегодня из дома?

Мое молчание служит ему ответом.

– Сейчас же марш в постель! Вы тоже, девочки, отправляйтесь по комнатам. Где Иррения? Пусть она осмотрит Расмиру.

– Еще не пришла, – торопливо произносит мать, радуясь дать хоть один ответ.

– Ну ладно. Дождись ее и отправь к Расмире, как только вернется. Я иду спать.

Перед тем как побрести в спальню, отец хлопает меня по плечу. Мать пристально наблюдает за этим проявлением привязанности.

– Прости, – шепчу я ей.

– Торлон распорядился, чтобы ты отправлялась в кровать, – резко бросает она в ответ, – вот и иди. Завтра мы распрощаемся с тобой раз и навсегда. Жду не дождусь!

Она усаживается на одно из мягких кресел, глядя на входную дверь прямо перед собой. Сестры разбегаются по комнатам, и я следую их примеру, не желая оставаться с матерью наедине.

Моя комната – последняя в конце длинного пустого коридора. Угли камина ярко мерцают, освещая спальню. Наша домоправительница Эльда разожгла огонь прямо перед тем, как я легла. С тех пор прошло совсем немного времени, а кажется – целая вечность.

Не собираюсь сейчас спать. Если ребятам досталась в наказание бессонная ночь, то и я не сомкну глаз. Я сажусь на пол и вытаскиваю из-под кровати небольшую шкатулку.

Хорошо, что Эльда не слишком любит протирать пол под кроватями.

Я откидываю крышку и разглядываю сверкающее содержимое своей сокровищницы.

Мать и все сестры, за исключением Иррении, выбрали своим ремеслом изготовление украшений. Все рудокопы приносят лучшие из добытых драгоценных камней матери в надежде снискать ее расположение. Иногда они приходят и без самоцветов, лишь бы увидеть ее. Моя мать – самая красивая женщина в деревне, о чем она неустанно мне напоминает. Уверена, в Книге Добродетелей Рексасены моей матери посвящена самая большая глава.

Сверху в шкатулке лежит ожерелье из сапфиров, самый крупный камень по центру размером с ноготь большого пальца. Моя старшая сестра Салвания подарила мне украшение на прошлый день рождения. Под ожерельем виднеется браслет с рубинами по ободку. Это от Тормисы. Алара и Ашани же сделали мне подходящие к браслету рубиновые серьги.

Я ни разу не надевала драгоценные безделушки из шкатулки, не считая их примерки перед зеркалом в спальне. Я сгорела бы от стыда, если бы отец заметил меня: воины не носят украшений. Даже Торрин получил нагоняй за браслет, напоминающий о сестре, поэтому теперь он все время пытается спрятать его под доспехами.

Мать бы скорее всего рассмеялась и отпустила едкий комментарий про невозможность скрыть отсутствие женственности за самоцветами.

Я перебираю, едва на них взглянув, остальные предметы: колье из бирюзы, топазовый анклет, отделанная изумрудами заколка. На дне нахожу самое простое, но самое любимое украшение. Я достаю его и даже отваживаюсь надеть.

Это черные сережки. Мать проткнула мне уши в шесть лет, но я и до этого мечтала носить красивые серьги, как и мои сестры. Мама об этом знала, поэтому сделала мне клипсы из особых гладких черных камней. Она называла их магнитным железняком. Присущая ему естественная реакция притягивала две половинки, зажимая мое ухо между ними.

Я помню, как она сказала, что я – это одна половинка сережки, а она – другая, и нас тянет друг к другу с огромной силой. Это произошло до того, как я объявила себя воителем. До того, как мать возненавидела меня. Теперь я не осмеливаюсь надевать серьги в ее присутствии, так как опасаюсь, что она потребует их вернуть.