Тупой удар по затылку, кажется, уронили. От смачного потрясения в голове зазвенело, но зато чуть прояснилось. Мигом проплыл весь разговор с неведомой хренью. Магия, другой мир, другое тело. Хотя если критически разговор разобрать, половина бред, а вторая для запудривания мозгов.

— Ой, уронил, слышал, с каким звуком голова шлепнулась? Эхо как в пустом ведре.

— Баран, кожу медленно, это на ладонь каждый день, пока висишь на крюке, продетом в задний проход.

— Я вообще не подписывался такую тушу тягать. Я охранник, а не холоп.

— Ты в первую очередь слуга рода Скотининых, так что тащи молча.

— Закатывайте на ковер. За углы взяли. Раз, два, еще.

— Два, три — дернули, пошла родимая. Тащите в коридор.

Визгливый женский голос то отдалялся, то приближался, — Сыночек отравлен, убит. Негодяи, все прочь, черви. Лекаря. На кол, всех на кол. Моя кровиночка. Сгною ублюдки, всех казню.

Влажные трясущиеся пальцы пощупали лоб, шею. Добавился новый голос, вроде мужской, но такой тоненький, будто барашек заблеял, — Ваша милость, не было отравления.

Фальцет женщины перешел почти на ультразвук, — Что ты вякнул? Я сама видела!

— Ваша милость, не было яда. Случилось то, о чем предупреждал главный целитель, ваш сын по своей рассеянности, не обратил внимание на рекомендации, и в очередной раз изволил откушать лишнего.

— Тварь, да как ты смеешь?

Барашек продолжил, — Простите, ваша милость, молодой господин постеснялся обратиться к лекарю, у него длительная, так сказать проблема со стулом. Так сказать, его отсутствие. На фоне застарелого э-э-э отсутствия, вышло небольшое обострение внутренних хворей. Внутри киш…, э-э-э, элементы пищеварительной системы завязались в узлы, вызвав некоторую непроходимость.

— Что ты несешь? Пантелей, ты не родовой лекарь, а наемный. Я за что тебе плачу триста рублей в год, — продолжала визжать женщина.

— Ваша милость, меня нельзя на кол, вы сами сказали, я не родовой лекарь, а нанятый по контракту. Не отношусь к роду Скотининых, — со вздохом добавил себе под нос, — И триста рублей вы обещаете заплатить уже второй год.

Путем нечеловеческих усилий приоткрылся один глаз, и сразу резануло светом. Сквозь слезы комната сфокусировалась. Высокая статная блондинка, в вечернем платье с меховым воротником. Бриллиантовые серьги до плеч. Лицо чистое, правильное, будто вырезанное из мрамора. Немного портит картину гримаса презрения, злобы и испуга за любимое дитя. Кажется, матушка. Вторая фигура — тщедушный старичок в пенсне и с козлиной бородкой. Тройка одинаковых бородатых мужиков вжались в стену, стараясь выглядеть предметами интерьера. Сгорбленные, замызганные, перепуганные до икоты. У противоположной стены странная персона, закутанная в серую хламиду с головой. Из широких рукавов выглядывали ладони, сведенные у груди для молитвы. Похоже служитель культа.

От мощного пинка дверь хлопнула, повиснув на одной петле. Проем загородила могучая фигура в военном мундире. Лицо хищное, властное, нос крючком. Бакенбарды, завитые кольцами, черные кустистые брови, а ля дорогой Леонид Ильич. Здравствуй почтенный родитель.

Барон зыркнул жестким взглядом, продавливающим до потрохов, полился густой бас, — На минуту отлучился, а вы чего устроили? Где гости?

Повернулся к охраннику, у которого сразу затряслись ноги — Степан, доложи.

— Ваша милость, Молодой господин изволил поспорить с двоюродным племянником Елисеевых, что ровно за три минуты откушает жареного гуся. А перед этим он успешно победил в конкурсе вишневого пирога, а наперед выиграл спор, что в один присест выпьет бочонок эля. Потом господину стало нехорошо, и он слегка, буквально на минутку прилег на пол.

Матушка закусила губу, — Да, дорогой, я всех порубить велела, как только Боренька захрипел и на пол упал. А что я подумать была должна? Отравили моего сыночка, лапочку, кровиночку. Как есть, из зависти извести хотят.

Женщина запнулась, — Погоди, это что, если этому негодяю верить — зря рубили? Не слушай этого червяка, брешет. Ой, перед гостями неудобно вышло. Это же что война теперь? Ну и пусть, а нечего было на моего Бореньку наседать.

— Заткнись курица, не трещи, сам посмотрю, — нахмурился барон.

Подошел к серой фигуре, сказал спокойно, — Око, покажи зал с момента, как я удалился.

Фигура молча развела ладони, как рыбак, показывающий крупный улов. Между ладонями вспыхнул голубой экран, полилось изображение шумного застолья. Ого, вот и магия поспела.

— Усиль голоса Скотининых, приближай, покажи с другой стороны.

Что-то интересное досмотрел, через пару минут отвалился, — Довольно, ясно все.

Фигура молча сомкнула ладони и изображение пропало.

— Мила, твой выплевыш в очередной раз обожрался, не смог просраться, подавился куском мяса и угробил собственную свадьбу. Почему я нисколько не удивлен? Если бы не вызов, я бы лично содрал бы с него шкуру и натянул на барабан. Хотя нет, из такой шкуры вышел бы отличный барабанный оркестр.

Барон перевел взгляд на жену, заламывающую руки, — Живы Елисеевы, все порталом ушли. Двух охранников зарубили только, одного сожгли. Не нужна нам война, у нас казна пустая, как голова твоего сына.

— Ты хочешь сказать, что мой Боренька…

Барон зыркнул таким взглядом, от которого захотелось провалиться сквозь пол, и не только мне, — Волоките этого в спальню и невесту ему ведите, пора кончать этот цирк.

Лекарь осмелился подать голос, — Ваша милость, нельзя его к невесте, ему поправить здоровье надо, полечить чуть, иначе…

— Ну так лечи, нахрен ты тут еще?

— Господин барон, позвольте не здесь, разрешите в уборную отнести?

— Червяк, я повторять должен? Здесь лечи.

Трясущаяся рука легла на лоб. От руки повеяло теплом, холодом, потом снова теплом. Глубоко внутри что-то шевельнулось, дернулось, лопнуло. Ноги мелко-мелко задрожали. Тугой узел в животе развязался и дно прорвало, наполняя безразмерные штаны. Вместе с нечеловеческим облегчением в нос ударила такая вонь, будто разворошили старый сортир.

Матушка свалилась в обморок, на руки стоящего рядом слуги.

Барон дернулся, отшатнулся, — Что же ты паскуда в уборную его не отвел, он насрал больше своего веса.

Обреченный голос всхлипнул, — Простите, Ваша милость, виноват.

— Этого отмыть и к невесте. Миле склянку с нашатырем под нос и волоките оставшимся гостям улыбаться, я пошел конфуз с Елисеевыми улаживать.

Гигиенические процедуры запомнились смутно, меня скребли, протирали, хлестали тугие ледяные струи. Я лежал, зажмурив глаза, местное мыло не просто щипало, а резало как электросварка. Смотреть не мог, но внимательно слушал короткие реплики. Вроде же семейные слуги, а ничего кроме презрения и ненависти. Поток иссяк, растерли полотенцами, завернули в дерюгу и опять поволокли по ступеням. Приключения кончились на кровати, напоминающей небольшой аэродром.

Силы постепенно восстанавливались, худо-бедно тело начинало слушаться. Удалось поднять руки и поднести к лицу. Рассмотрел короткие пальцы, распухшие как