— Вам никогда столько не дашь, — заметил Квиллер. — Вы такая моложавая. — И действительно, старушка была живая и энергичная.

— И то. Могу читать газету без очков. Никогда у меня не водилось покупных зубов. Живи тем, что даёт землица, да работай в поте лица — вот и весь секрет.

Всё лицо у неё избороздили морщины, а жидкие волосы были всклокочены. Её дикий вид в сочетании с пронзительным голосом и причудливым нарядом легко мог послужить поводом для сплетен. Несмотря на тёплую погоду и жар от горящей керосинки, на ней была длинная тяжёлая плотная юбка, надетая поверх фермерских рабочих штанов; а ещё — несколько мужских рубашек и свитеров. Она расхаживала по грубому дощатому полу в мужских сапогах, которые были ей велики.

— Сколько лет вы были замужем, миссис Коггин?

— Шестьдесят. Это кресло Берта. — Она плюхнулась в большое кресло и положила ноги на деревянный ящик. — И эти сапоги — тоже Берта.

— Вы всегда владели этой землёй?

— Начинали-то мы с одного акра. Обрабатывали его вместе. А лошади-то у нас и не было. Так я впрягалась в плуг — молодая тогда была. Сейчас мне девяносто три. Сама справляюсь с работой по дому. Выращиваю себе репу и капусту. Вожу свой грузовик.

— Но как же вы справляетесь с таким большим участком, миссис Коггин?

— Как Берт преставился, землю стали обрабатывать молодые парни. Сто акров — до самой реки. Теперь-то, с большими машинами, не в пример как легче. А парни-то эти хорошие, ничего не скажу. Платили мне за аренду, все двадцать лет платили, кажный месяц — завсегда платили.

— Пожалуй, я их знаю — это братья Макби.

— А больше я не сдаю землю в аренду. Продала всё-всё! И теперича не надо платить налоги, и я могу тут жить без всякой арендной платы. Этот-то, новый парень — он землю любит, ну прямо как Берт. Собирается посадить не токмо рожь да пшеницу, а ещё всякое такое для еды: ну, картофель там, бобы.

— Похоже, у вас всё по справедливости вышло, и никто не внакладе. Вы всегда жили в этом краю, миссис Коггин?

— Нет. Я выросла в Литл-Хоуп.

— Тогда вы, вероятно, знаете Гомера Тиббита. — Этот удалившийся на покой директор школы был теперь официальным историком округа.

— Да уж. Он жил на соседней ферме. Ох уж и старалась я завлечь этого парня, да всё без толку: он вдруг раз — и отправился в школу, а я тогда вышла за Берта. Хороший был фермер и хороший человек. Трёх сыновей я от него понесла. Все они разъехались. Кто знает, где они сейчас? А может, и преставились.

— Вероятно, у вас есть правнуки.

Она пожала плечами:

— Не знаю, где они.

Квиллер бросил взгляд на ручной насос в кухонной раковине. Потом сосчитал масляные лампы — их было четыре.

— Я не вижу у вас электрических ламп.

— А они мне без надобности.

— У вас есть телефон?

— Нет. Токмо деньги бросать на ветер… Хотите ещё кофе?

Он вежливо отказался. Хотя Квиллер и славился своей любовью к хорошему кофе, напиток, который целое утро настаивался на керосинке, оказался слишком крепким для него.

— Что вы думаете о своих новых соседях через дорогу? — спросил он.

— Чума их забери! Пишут письма в газету про грязь! Это добрая, честная фермерская грязь, и мы привозим её с поля вот уж семьдесят лет! Пущай забирают свои картинки и едут в какое другое место. Приезжают сюда на всех этих машинах, загрязняют воздух и пугают моих кур! Мы, говорят, художники, во как! Небось, рисуют картинки, на которых все в чём мать родила!

— Надеюсь, все мы сможем жить в мире, — сказал Квиллер.

— Ну, я-то не стану писать писем в газету. Я не сую нос в чужие дела. Мне девяносто три.

— Ваши собаки очень дружелюбные.

— Старые бедолаги! Никому-то они не нужны. Они ходят вокруг — голодные да холодные. Я стелю им одеяло в сарае и подкармливаю их.

— У них есть имена?

— Я зову их Черныш, Пятнышко, Долли, Мейбл и Малышка Лил. А когда преставлюсь, накажу, чтобы все мои деньги истратили на бедных старых псин. Всё, что я хочу, — это надгробный камень рядом с Бертовым, а на нём чтобы написали такие слова: «Мод Коггин. Работала в поте лица. Любила животных. Не совала нос в чужие дела».

Квиллер шёл с фермы Коггин, погружённый в свои мысли. Только бы не вспыхнула вражда между поклонниками искусства и фермерами! Он знал, что Полли придётся по душе буколическая философия и народный говор Мускаунти, который он записал украдкой… А что, если ему послать ящик собачьих консервов в коггинский приют для бедных старых псин?

Хотя газеты доставляли позже, Квиллер всё же остановился возле своего почтового ящика на обочине. Там лежало несколько писем. Деловая корреспонденция приходила на абонентный почтовый ящик, и ею занималась секретарша; письма же от читателей поступали в редакцию газеты.

На парковке Центра искусств было полно машин, так что Квиллер решил заглянуть туда и посмотреть, что происходит в здании. Интерьер был решён в светлых тонах — для стен и виниловых полов выбрали нейтральные оттенки, вполне уместные в выставочном центре. Добровольцы готовили в двух галереях выставку к открытию Центра искусств. Имелся здесь и зал для занятий, обставленный столами и стульями; стеклянные двери открывались в патио. Из холла можно было попасть в студии с северным освещением, необходимым художникам, и в кабинет менеджера, а также спуститься в галерею, находившуюся на нижнем уровне.

В основном здесь хлопотали женщины средних лет в синих хлопчатобумажных рабочих халатах с логотипом Центра искусств. Был тут и один мужчина — он стоял на стремянке, налаживая освещение. Им руководила молодая женщина, имевшая очень деловой вид.

— Выше, выше! — говорила она, размахивая руками. — А теперь чуть левее.

Заметив Квиллера, она ринулась к нему, и суровое выражение её лица сменилось приветливым.

— Вы мистер К., не так ли? — спросила она. — Я Беверли Форфар, менеджер. — Однако даже теперь вид у неё был воинственный благодаря причёске: тёмные прямые волосы падали на уши и брови, и казалось, что на Беверли шлем. Она обвела интерьер взмахом руки: — Мы должны поблагодарить за всё это вас, мистер К.

— Не благодарите меня. Благодарить нужно этих интеллектуалов из Фонда К., - возразил он. — Как полагаете, успеете ли вы всё подготовить к открытию в воскресенье?

— Обязательно! Даже если всей команде придётся работать целые сутки!

— Ответьте на один вопрос, миссис Форфар. Как удаётся развешивать картины в галереях, не оставляя дырок в стенах?

— Это очень просто. Наши стены из фанеры, и они покрыты ковровой тканью. Гвозди входят в фанеру, а ковровая ткань скрывает дырки.

— Ну и ну!.. Век живи — век учись! Но не позволяйте мне отрывать вас от работы. Я заглянул сюда просто из любопытства.