Ты молода: душа твоя прекрасна,

И многими любима будешь ты.

9 августа 1824 года Пушкин приехал в Михайловское – родовое поместье Ганнибалов, дарованное прадеду Пушкина – Абраму Михайловичу Ганнибалу (арапу Петра Великого) императрицей Елизаветой Петровной в 1742 году. После его смерти в 1781 г. Михайловское перешло к Осипу Абрамовичу Ганнибалу, деду поэта. В 1806 году оно перешло к Марии Алексеевне Ганнибал – бабушке Пушкина. С 1816 года Михайловским владела мать поэта – Надежда Осиповна Пушкина. В дарственной грамоте императрицы было сказано:

«…Вятская, Болгорская и иных Государыня и Великая княгиня Нова города, Земли Рязанская, Ростовская, Ярославская, Белоозерская, Удорская, Обдорская, Вондийская и всея северныя страны Повелительница и Государыня, земли Карналинских и грузинских Царей и кабардинския земли и торских Князей и иных наследная Государыня я Обладательница, объявляем чрез сие, что МЫ, НАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО, по имянному НАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Указу заподписываем собственныя НАШЕЯ руки Генваря 12 дня минувшаго 1742 года НАШЕМУ Генералу Маэору и Ревельскому обер Каменданту Абраму Ганибалу с разсуждений блаженныя и вечныя славы достойныя памяти и родителе НАШИМ ГОСУДАРЯМ их ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВАМ НАМ оказанных верных его заслуг всемилостивейше пожаловали Сыпносском уезде пригорода Вороноча Михайловскую Губу, которая после кончины блаженной памяти Цесаревны ЕКАТЕРИНЫ ИВАНОВНЫ приписана к НАШЕМУ ДВОРЦУ, а со оной поведомости из НАШЕЙ дворцовой канторы исказано попереписи генералитетской пятьсот шестдесят душ со всеми к ней принадлежащими Землями в вечное владение, а понеже упомянутый наш Генерал маэор и обер Камендант Ганибал всеподданнейше НАС просил, дабы МЫ НАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО ему на показанную Михайловскую Губу со всеми к ней принадлежащими для вечнаго и потомственнаго владения всемилостивейше грамоту пожаловать соизволили. Того ради МЫ НАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО из особливой НАШЕЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ милости сей НАШЕЙ жалованной грамоты за ним Генералом Маэором и обер Камендантом Ганибалом и потомками его оную Михайловскую Губу со всеми к ней принадлежащими землями всемилостивейше утверждаем и оную ему и потомкам его продать, заложить…»

Ранее Пушкин посещал родовое имение дважды: в июне 1817 года после окончания Царскосельского лицея, затем в 1819 году. И вот он снова в милом сердцу воспоминаниями юности Михайловском. Здесь он застал всю семью – отца, мать, сестру Ольгу и младшего брата, Льва Сергеевича. Брат и сестра повисли на шее у Александра. Как же они давно не виделись!

Родители, которые проводили лето в Михайловском, не очень обрадовались появлению опального сына. Только мама, Надежда Осиповна, всплакнула, прижавшись к нему.

– Саша, как я рада тебя видеть, сынок, – прошептала она еле слышно. – Как ты повзрослел…

Искренне обрадовалась его приезду любимая няня, Арина Родионовна. Она не сдержала слез, крепко обняв Пушкина.

– Ах, барин, Александр Сергеевич, – говорила она сквозь слезы, – я уже и не надеялась вас увидеть. Думала, умру и не увижу вас, не поглажу вашу кудрявую головушку, не прижму ее к своей груди… Как я рада! Вот и славно, вот и слава богу!..

Няня ни на шаг не отходила от него, заглядывая в его глаза, пытаясь угадать его желание, чтобы чем-нибудь угостить любимого Сашку.

– Ну, что ты, няня, – притворно отбивался от нее Пушкин, – я теперь здесь надолго. Наглядишься еще на меня. Царь меня не очень жалует… Но и я за тобой соскучился, за твоими сказками да поговорками.

– Чем же ты так прогневил царя-батюшку нашего, Александр Сергеевич?

– Дорогая моя мамочка, Родионовна, да кто их, царей, знает. Не будем их вспоминать худым словом, а хорошим тем более. Дай лучше мне молочка испить. Соскучился я по всему деревенскому… Ох, и заживем мы с тобой здесь, Родионовна, на славу, в трудах праведных!..

Пушкин занял одну комнату возле крыльца, с окном во двор. Против его двери – дверь в комнату няни, так что няня в любое время могла без труда занести своему Сашке молочка свежего или творожку, до которых он был очень охоч. Здесь у него и кабинет, и спальня, и столовая, и гостиная.

Комната поэта обставлена была скромно: деревянная кровать, одна ножка которой заменена березовым поленом, простой письменный стол с чернильницей, диван и шкаф с книгами. С первых же дней комната наполнилась исписанными листами, всюду валялись обкусанные кусочки перьев…

Своего буйного сына мнительный, бесхарактерный Сергей Львович не очень любил. Буквально через несколько дней между ними начались дикие сцены, особенно после того, как стало известно, что отец согласился быть надзирателем за сыном.

– Мало того, что царь за мной следит тысячами глаз своих слуг, так еще и родной отец дал согласие доносить на меня… Как вы могли, потомственный дворянин, превратиться в филера, – с негодованием выговаривал он Сергею Львовичу. – У вас нет ни чести, ни совести…

– Бунтовщик, безбожник, либералист, революционер, якобинец, вольнодумец!.. – яростно возражал ему отец. – Видит бог, я желаю тебе добра и только поэтому дал согласие, чтобы твое сумасбродство не довело тебя до Сибири… Я не мог отказать губернатору Адераксу в его просьбе быть ответственным за твою благонадежность, оградить тебя от преступных шагов противу правительства…

– Я не мальчик, и в няньках не нуждаюсь, – яростно возражал ему Пушкин…

Очень скоро ежедневные ссоры осточертели Пушкину. Африканская кровь его деда, «арапа» Ганнибала, взыграла в нем, и он написал псковскому губернатору, В. А. Адеркасу, письмо: «Государь Император соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Но важные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям. Решаюсь для его спокойствия и своего собственного просить Его Императорское Величество да соизволить меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства Вашего Превосходительства».

Наконец, через три месяца отцу тоже надоела эта бурная жизнь, и он, отказавшись от политического надзора за сыном, со всей семьей уехал в Петербург, оставив этого «сына-выродка» томиться в деревенской глуши…

Первые месяцы своего пребывания в Михайловском Пушкин продолжал жить мыслью об Одессе. Сердечные раны были еще слишком свежи. Он жаловался няне:

– Все, что напоминает море,