И это будет конец всему, настоящий, безнадежный конец, потому что я не переживу такого позора…

- Скажи мне, Семенова…

– Да… – пропело мое тело моим же голосом. – Я хочу… хочу… Еще… Пожалуйста…

Все вдруг остановилось – поцелуи, касания.

Сантиметр за сантиметром, мужчина, чуть не доведший меня до оргазма даже не раздевая, отстранился.

Тяжело дыша, отвернулся, вытащил что-то из заднего кармана брюк.

Почему он не поцеловал меня в губы? – подумала вдруг я, не в состоянии оторвать взгляда от его рта.

А потому, что все это было ложью – стало понятно спустя мгновение, когда он поднял и показал мне свой собственный мобильник, с изображенным во весь экран, пульсирующим микрофоном.

– Спасибо, детка, мне тоже понравилось, – машинально облизнув губы, сказал Виктор Алексеевич и нажал красную кнопку «стоп» под картинкой микрофона.

– Что это? Что вы… сейчас сделали?

Вопрос был совершенно идиотским, потому что, конечно же я отлично поняла, что все это означает.

Он записал мои стоны, «даканья» и «пожалуйста» на телефон – так же, как я собиралась записать его приставания ко мне. Зачем? Это было уже не важно. Мне хотелось одного – найти где-нибудь под плинтусом мою растоптанную девичью честь, оправить юбку и бежать отсюда.

Но вместо этого я почему-то сползла на пол и обхватила себя руками.

Все было слишком невероятно, слишком омерзительно, чтобы куда-то бежать. Да и куда? От себя ведь не убежишь… И от записи, на которой я позорнейшим образом умоляю своего препода продолжать меня тискать, вместо того, чтобы дать ему коленом в пах, тоже не убежишь.

- Идем, обсудим, - будничным голосом сказал Знаменский, сунул телефон в карман и, не дожидаясь, ушел куда-то за перегородку.

Постепенно, собрав себя по кусочкам, я все же смогла встать.

Но как стыдно… Господи, как стыдно… А как в глаза ему теперь смотреть?

Ведь он прав – я не просто пришла, чтобы записать его приставания, если таковые будут иметь место. Я хотела, чтобы они были – эти приставания.

– Садись… – коротко приказал Знаменский.

От его голоса я дернулась и подняла глаза.

Развалившись в широком кресле перед столом из дорогого, темного дуба, Виктор Алексеевич прохаживался по мне откровенно оценивающим взглядом.

На все еще неустойчивых ногах, я подошла и села, куда он указывал – в узенькое кресло для посетителей, прямо напротив него.

Он будто специально разделил нас этим массивным предметом, подумалось вдруг мне – перечеркивая все, что между нами только что произошло.

– Ну, рассказывай – кто тебе наплел, что я собираюсь тебя совратить?

Я покусала губу.

– А вы… не собирались?

Он немного подумал и пожал плечом.

– Какая теперь разница? Ты отбила у меня всякое желание этой своей мелкой гадостью…

Я чуть не задохнулась от обиды.

– Моей?! Моей гадостью? А заваливать студенток по основному предмету и потом шантажировать – не гадость? Лишать стипендии, когда и так жрать нечего – не гадость? Вы вообще пробовали спать с женщинами, не принуждая их? Попробуйте – может, понравится!

Не дослушав мою гневную тираду, Знаменский медленно поднялся с кресла.

– Что? – он открыл рот, потом закрыл его, покачал в неверии головой и снова спросил. – Что? Ты чего несешь, Семенова?

– Я все знаю! – почти кричала я, пытаясь не выдать голосом горечь, что скопилась у меня в душе. – Мне девчонки все рассказали… и та девушка, которой из-за вас пришлось в прошлом году взять академ… Она ведь вас не хотела! В отличии от…

Я едва успела закрыть рот, чтобы не проговориться. Но Знаменский, похоже, не обратил внимания на мои последние слова – выйдя из-за кресла, он наливал себе что-то из бутылки, которую достал из низкого холодильника у окна.

– Тааак… – протянул он и выпил залпом, даже не поморщившись.

– А можно… мне тоже? – неожиданно даже для себя, попросила я.

Вытирая рот тыльной стороной ладони, он глянул на меня и без лишних слов налил на два пальца в свой же стакан. Обошел стол и протянул мне. Вискарь, поняла я по запаху.

К крепким напиткам я была непривыкшая, хоть семейство мое трезвостью и не отличалось. Однако это щедрое подношение выхлебала сразу и залпом.

– Лучше? – он забрал у меня стакан и уселся напротив – прямо на стол.

Я кивнула.

– Тогда выкладывай. Кто тебе наврал, что я заставляю студенток спать со мной за оценки?

Сейчас, после всего, что он заставил меня почувствовать, это действительно звучало дико. Какие оценки? Да ему приплачивать надо за оказанное внимание…

– Семенова, хватит на меня пялиться. Говори, кто тебе рассказал весь этот безумный бред?

Покраснев и опустив глаза, я помотала головой. Ну уж нет. Подружек я выдавать не собираюсь. Даже если Ритка и наврала, я не хочу нести ответственность за ее дальнейшую судьбу, если Виктор Алексеевич решит отомстить. Она и так достаточно пострадала от своей безбашенности…

Знаменский нахмурился.

– Семенова, или ты мне все рассказываешь, или я немедленно загружаю эту запись во все ваши студенческие группы в соцсетях – у меня, кстати есть фейковый аккаунт для тайных вбросов...

Я взвилась.

– Вы не посмеете!

Он вздернул бровь.

– Хочешь меня проверить?

– Но там же и ваш голос тоже!

Он весело рассмеялся.

– Ты даже не представляешь себе, сколько существует способов изменить голос на записи. Но даже если я этого и не сделаю… - он прищурился и вытащил из кармана мобильник. - Что мне за будет за подаренные тебе… волшебные минуты? Ты ведь, насколько, я помню, совершеннолетняя… Максимум уволят… Ну да и хрен с ними.

И включил, гад такой, это позорище.

«Я хочу… хочу… Еще… Пожалуйста…»  - заныл телефон явственно моим голосом.

– Не надо… Выключите! – я зарылась побагровевшим лицом в ладони.

– Еще и с именем пошлю – твоим разумеется, – добивал меня Знаменский. – Тогда тебе точно будет не отвертеться… Хотя… Если посмотреть на это под другим углом… – он встал и вальяжно обошел меня, сунув руки в карманы. Наклонился и прошептал мне в самое ухо. – Представляешь сколько поклонников у тебя вдруг появится на волне этой новой популярности? Сколько желающих послушать эти твои сексуальные стоны… вживую?..

– Ах ты мудак!

Совершенно не контролируя себя, я вскочила и с размаху влепила ему пощечину – такую звонкую и сильную, что его буквально согнуло впополам, а в моих ушах остался звон, будто это он дал мне пощечину, а не я ему.