Линденер отослал письмо Ермолова на просмотр Павлу I, a в Несвиж отправил курьера с предписанием арестовать подполковника артиллерийского батальона и доставить его в Калугу, где находился штаб инспектора кавалерии.

28 ноября 1798 года А.П. Ермолов был арестован. В секретном предписании генерала Ф.И. Линденера подпоручику И.Г. Ограновичу вменялось в обязанность быть готовым «к строжайшему присмотру» за бывшим своим командиром, ибо он взят под стражу «по именному повелению его императорского величества и по весьма важным обстоятельствам».

Однако совершенно неожиданно из Петербурга пришел приказ бумаги этого дела уничтожить, а следствие по делу Ермолова прекратить. Я не знаю, что заставило императора принять такое решение, но он его принял. Возможно, сам осознал, что на «скота» нацепил орден и не обиделся на правду. Автора известного письма трудно даже обвинить в непочтительности к государю.

Линденер не посмел ослушаться императора. 7 декабря 1798 года генерал-лейтенант уведомил подполковника Ермолова ордером, что он «от ареста и следствия освобождается» и может отправляться в Несвиж и продолжать службу. И на прощание сказал:

— Хотя видно, что ты многого не знаешь, однако советую тебе отслужить перед отъездом молебен о здравии благодетеля твоего — нашего славного государя.

Если верить (а почему бы и нет) Денису Васильевичу Давыдову, Алексей Петрович внял совету Федора Ивановича: молебен отслужил. Но о чем просил он Бога, неизвестно. Впрочем, не трудно догадаться. Думаю, молил спасти и сохранить его от всяких бедствий в будущем.

В докладной записке на высочайшее имя инспектор кавалерии даже позволил себе выразить сожаление, что в Петербурге «по делу дорогобужского следствия обижено правосудие». И далее сообщал, что исключенному из службы подполковнику Каховскому удалось создать тайную организацию с отделениями в Смоленске, Дорогобуже и в некоторых воинских частях. К этой «шайке» заговорщиков, по его убеждению, «действительно принадлежал» и Ермолов.

А где доказательства? Состоял в родстве и переписке с руководителем тайной организации? Но этого недостаточно. Неизвестно даже, приезжал ли он из Несвижа хоть на одно заседание «канальского цеха», как именовали они свое сообщество. Если приезжал, то почему даже самый откровенный на следствии капитан Кряжев не сказал об этом. Я не говорю уже о других.

Поначалу следователь был убежден, что заговорщиков вполне можно «возвратить к разуму в случае необходимости посредством отечественных березовых розог». Со временем, однако, когда открылись новые «важнейшие по тому предмету обстоятельства», оптимизма у него заметно поубавилось.

Допрошенный им капитан Кряжев утверждал, что «Каховский с товарищами никогда не откажутся исполнить своего намерения против высочайшей особы и его правления». Он также выяснил, что один из членов организации (полковник Бухаров) однажды сказал: «Легко можно найти, кто бы государя императора умертвил».

Умысел на цареубийство и на перемену правления у членов кружка Каховского, конечно, был, однако называть их предшественниками декабристов нельзя. И не только потому, что нет на то оснований, а потому что это просто глупо. Их не устраивал бесноватый государь и его правление, а не монархия. Об этом мы еще поговорим. А сейчас о «самом непримиримом» из заговорщиков, как его квалифицировали советские летописцы революционного движения.

Таковым, утверждают историки, был П.С. Дехтерёв, призывавший к немедленному выступлению. Против кого? Против Павла I, естественно. Этот «радикально» настроенный полковник водил по кабакам, улицам и разводам крепостного человека знакомой помещицы Никифора Ерофеева, явно слабого умом, и заставлял его уморительно изображать и без того комичного императора.

Во время обыска на квартире у братьев Петра и Павла Киндяковых были изъяты золотые табакерки с портретами Валерьяна и Платона Зубовых, что как бы свидетельствовало о связях дорогобужских заговорщиков со столичными противниками императора, готовившими его убийство.

А братьев Зубовых даже советские историки не отважились назвать предшественниками декабристов.

Об умонастроении членов кружка Александра Михайловича Каховского поведал нам Федор Иванович Линденер:

«Вольные, или паче сказать дерзкие рассуждения о правлении, о налогах, о военной строгости… публичное чтение… запрещенных книг, как-то Гельвеция, Монтескье… и прочих таковых книг, развращающих слабые умы и поселяющих дух вольности, хвалу Французской республики… все сие чтение и истолкование при офицерах… доказывают дух неудовольствия противу правления».

Павел I понял, что поступил слишком опрометчиво, прекратив следствие по дорогобужскому делу. Ознакомившись с донесением Линденера, император приказал арестовать Ермолова и доставить его в Петербург. Не чувствуя за собой вины, молодой человек ехал в столицу с радостью. Он вспоминал позднее:

«Вызванный по желанию государя… питающий чувства совершеннейшей преданности, я допускал самые обольщающие мечтания и видел перед собой блистательную будущность. Перед глазами было быстрое возвышение людей неизвестных и даже многих, оправдывающих свое ничтожество, и меня увлекли надежды!»

На допросе Павел I топал ногами и кричал:

— Ты брат Каховского! Вы оба из одного гнезда и одного духа! — и приказал определить Ермолова в Петропавловскую крепость.

Подполковник Каховский, участник штурмов Измаила и Праги, убеждал Суворова, адъютантом которого был, взбунтовать войска против Павла I, насаждавшего прусские порядки в русской армии.

— Удивляюсь вам, граф, как вы, боготворимый войсками, имея такие силы и такое влияние на умы русских, — возмущался Александр Михайлович, — соглашаетесь повиноваться Павлу.

Суворов подпрыгнул и, крестя рот Каховскому, зашептал:

— Молчи, молчи, не могу. Кровь сограждан!

Об этом разговоре между Суворовым и Каховским рассказал на склоне лет сам А.П. Ермолов. Он подтверждается также и показаниями на следствии по делу о «смоленском заговоре» капитана B.C. Кряжева.

Влияние A.M. Каховского на А.П. Ермолова было чрезвычайно велико. Родственник того и другого М.Н. Похвиснев вспоминал:

«Алексей Петрович отзывался о своем старшем брате не иначе как с особенным уважением и любовью. Он высоко ценил его ум и привлекательные свойства души. “Брат Александр, — говорил он, — во всем выше меня!”»

Ермолова заключили в камеру № 9 Алексеевскою равелина. Позднее он вспоминал:

«В равелине ничего не происходит подобного описываемым ужасам инквизиции, но, конечно, многое заимствовано из сего благодетельного и человеколюбивого установления. Спокойствие ограждается могильною тишиною, совершенным безмолвием двух недремлющих сторожей, почти неразлучных. Охранение здоровья заключается в постоянной заботливости не обременять желудка ни лакомством пищи, ни излишним ее количеством. Жилища освещаются неугасимою сальною свечою, опущенною в жестяную с водою трубку. Различный бой барабана при утренней и вечерней заре служит исчислением времени; но когда он бывает не довольно внятным, поверка производится в коридоре, который освещен дневным светом и солнцем, незнакомыми в преисподней».